Свобода выбора

— Господи! Да когда вы кончите, наконец? Особенно ты, Андрейка, — когда ты кончишь? Тебя хоть сегодня в Думу, так в самый раз! Я уже столько властей насмотрелась, что тошно мне, а тебе будет в самый раз. Заодно с Жириновским.

— Правильно — тошно! — соглашался Андрейка. — Ты думаешь, власть в России — она для России! Как бы не так? Она — для собственного удовольствия и устройства. Разворовывать страну — вот ее главная задача, а потом уже все остальное! Император Николай Первый говорил своему сыну, будущему императору Александру Второму: «В России не воруют только два человека — я и ты».

И откуда только Андрейка знал такие вещи? Впрочем, он всегда знал что-нибудь такое, чего никто в семье и в школе не знал. Он без этого просто не мог.

А дело, безусловно, складывалось так, что если для предисловия к «Гражданам» надо было сделать абрисы, выписать характеристики и образ жизни тех сословий, из которых должны выйти действующие лица романа, так начинать надо было именно с интеллигенции, может быть, даже с собственной семьи.

— А — что? Сфантазировать, будто Андрейка и в самом деле депутат Думы, — какие после этого у него откроются творческие перспективы? Огромные!

Нынче примитивизация интеллигенции происходила очень быстро как за счет истории, так и за счет современности.

Интеллигенция все еще могла дать Королевых и Курчатовых, но, появившись, они сбежали бы за дальние рубежи. А Пушкиных или Толстых и ждать было нечего — не будет! Интеллигенция в целом как сословие, молодежи ни в чем помочь не могла. Ни в чем убедить, ни в чем разубедить. В чем и как убеждать-разубеждать, если она и сама-то не знала, есть она или нет ее? Это была странная, безликая масса, пестрая, разнотравная.

Ну вот, когда возделанный участок забрасывается — на нем ничего больше не сеют, его не пашут или пашут кое-как, — какой только травой он не зарастает: и чертополох, и пырей ползучий, и культурная травка где-то проклюнется, и лебеда, и полынь с лопухом.

И ни одна трава, ни один стебель даже и не поинтересуется: кто он такой. Как называется?

Еще Ленин искалечил (конечно, не он один) не только интеллигенцию, но и сам интеллект: ему ничего не стоило отдать приказ о расстреле сотен людей, а то и всего населения какой-нибудь волости или уезда. Его интеллект уперся в одну точку — и баста. И все это — ради самых высоких и благородных целей. А тогда — что же оставалось от высоты и благородства? Тогда — при чем здесь интеллект?

Эта мешанина первобытности с современностью тоже была нынче интеллигенцией. Сам факт столь легкого разделения Н. Н. на Н. Н. и М. М. подтверждал, что оба они пребывают в порядочной мешанине, барахтаются в ней при полном отсутствии способности прогнозировать не только вперед, в будущее, но и назад, в прошлое. Вот только непонятно: если так, тогда почему же их все-таки соблазнил замысел «Граждан»? Казалось бы, они от него сломя голову должны были бежать?

Впрочем, иногда, проснувшись утром, они вполне синхронно думали о самих себе: «Вот болваны-то! Надо же!»

В то же время они были убеждены, что не одни они нынче такие, нынче таких много-много, они типичны нынче, а типизм — он к чему-то обязывает. К самовыражению обязывает. Взвешенное состояние — это уже состояние, вот только неизвестно, что в чем взвешено.

Примитивизируясь, интеллигенция потеряла интерес к собственным тусовкам, но приобрела склонность к деятельности других сословий — во власть она, пожалуй, и пошла бы, но не получалось: должно быть, ленинизм заставлял задумываться, задумываясь, сомневаться, — и ближе оказывалось предпринимательство, в частности челночество.

Челнок — это сословие, это человек, в конце концов, очень мирный, со всем на свете смирившийся, хотя и озлобленный — озлобленный теми, кому он вынужден давать, давать и давать взятки: таможенникам, шоферам, кондукторам, швейцарам при табличках «вход», «выход», кассирам, уборщицам туалетов, служащим самых разных учреждений.

Челнок чувствует себя человеком на ярмарке, где он торгует польскими и греческими шмотками, а нередко и московскими напитками, — здесь уже не он просит, здесь у него просят уступить.

Челнок — это человек, лишенный жизненного ритма: он не знает, когда и где ему придется завтра ночевать, когда обедать, когда и где ужинать. Согнувшись под тюками закупленного товара, он бегом-бегом от одного таможенного окошечка к другому, и еще следит, как бы к нему не привязался рэкетир, как бы его не обворовали, не ограбили. Он все время озабочен. Он знает современные нравы лучше любого мента или гаишника.

Он и наяву и во сне считает: за сколько купил, за сколько продаст, что выручит, на чем проиграет, на чем выиграет. Конечно, он не прочь выпить, сыграть в картишки, затеять романчик, но все это для него риск, он все время помнит, что ему можно, а что нельзя.