Свитер

Теперь-то она знает ответ. Потому что секрет ее многолетней связи с Антони заключался в том, что они встречались не у нее и не у него, а как бы посередине, и встречи эти были овеяны запахом старых книг, сладким ароматом тайны. Мама, ты не должна больше с ним встречаться, найди другую работу, разве ты не видишь, что он тобой пользуется. Леонор пыталась учить ее жить, дочь, должно быть, думала, что с возрастом мать чересчур размягчилась и стала легкой добычей для этого негодяя. Никто мною не пользуется, упрямо сказала Долорс, она уже была по горло сыта рассуждениями дочери, это мои дела, моя личная жизнь, на которую я, представь себе, тоже имею право. Конечно, мама, но разве можно поддерживать отношения с мужчиной, который тебя обманул, тем более в твоем-то возрасте.

Ох, Леонор, как бы мне хотелось, чтобы у меня под рукой оказались эти твои рассуждения, записанные на пленку, чтобы ты могла их сейчас послушать. Именно сейчас, после того, как тебя самое использовал твой приятель, закрутивший роман с двумя женщинами сразу, а потом решивший, что с него довольно. Кстати, вспомнила Долорс: тут на днях приходила Глория, хотела повидать Леонор, хорошо, что дочь дома была одна, потому что гостья опустилась на диван и начала плакать. Прошлый раз смеялась, теперь — рыдала. Да еще как, и лишь повторяла: прости меня, Леонор, мне так жаль, Леонор, ну вот, готово, думала Долорс, — сейчас и моя разнюнится, у нее и так глаза на мокром месте, но нет, Леонор не заплакала, слишком большое изумление не дало ей расчувствоваться и удержало от слез. С одной стороны, она страшно злилась на Глорию, но с другой — сгорала от любопытства, что же произошло, что за вагнеровская трагедия разыгралась, раз ее бывшая подруга сидит тут, на диване, превратив его в сценические подмостки.

Вот откуда Долорс знает про постельные приключения сына директора по имени Виктор. И нечему в этой истории удивляться, красавицы, таков закон жизни.

Но все это не имеет ничего общего с тем, что происходило между нею и Антони. Леонор с каждым днем становилась все невыносимей и твердила: опомнись, найди другую работу, брось этот книжный и его бессовестного владельца — дочь вещала, словно политик на трибуне, театрально жестикулируя и повышая тон, — прости, но я просто обязана сказать тебе: ты сошла с ума. Вот тут Долорс взорвалась: хватит, Леонор, мне надоели твои нотации, и я прекрасно отдаю себе отчет в том, что делаю. И вообще, неужели ты думаешь, будто я не знала, что он женат.

Долорс не удержалась и захихикала, вспомнив, как одним коротким признанием вмиг разбила сложные теоретические построения дочери. Бедная девочка обнаружила, что ее мать отнюдь не безропотная овечка, какой она ее воображала.

— Над чем смеешься, бабушка?

Марти заглянул в комнату. Если бы Долорс владела речью, то сказала бы внуку: подойди, я расскажу тебе длинную историю, историю одной жизни, прожитой как следует, истраченной без остатка, выжатой, словно апельсин, — до последней капли сока. Историю жизни, прожитой так, как надо проживать жизнь и как проживешь свою ты. Потому что Марти — единственный, кто способен понять. Он с удовольствием послушал бы и вместе с ней вволю бы посмеялся.

Но Долорс не могла говорить и сейчас испытывала из-за этого особенную досаду. Вообще-то со временем ее перестала раздражать собственная немота, это ее-то, не мыслившую своей жизни без общения с людьми. Возможно, сработал некий природный защитный механизм, ставший помехой к тому, чтобы передать свой опыт, бесполезный для других, тому же Марти, который только зря потратил бы силы, пытаясь найти ему достойное применение… Бессловесная Долорс сокрушенно махнула рукой и вернулась к работе, сосредоточившись на рукавах.

Не узковато получается? Нет, Долорс не будет строго придерживаться снятых мерок, потому что внучку кладут в больницу, там ее заставят есть и она наберет вес, так что, когда она вернется домой, свитер, связанный для истощенной анорексички, на нее не налезет. Сделаем лучше пошире, так, словно внутри должны поместиться две Сандры.

Она устала. Слава богу, на сегодня все, старуха больше не в силах вязать. Три-четыре петли, и рука начинает дрожать, вязанье выскальзывает, мысли разбегаются, еще упустишь петлю, так что лучше воткнуть крючок в клубок шерсти и отложить работу до завтра.

Марти скрылся за дверью, Жофре по-прежнему не вылезал из своей комнаты. Сколько еще осталось до ужина? Она проголодалась, ее клонило в сон, и не давало покоя чувство, что она сделала не все, что должна была сделать.

Ладно, что сидеть без толку, надо пойти поискать на кухне плитку шоколада. От одной только мысли о шоколаде рот наполнился слюной.

швы