Свингующие пары

И как все садисты, ты терпеть не можешь боли,сказала она.

Ну, почему,сказал я.

Душевную – запросто,сказал я.

Почему,сказала она.

Потому что ее нельзя потрогать,сказал я.

И, значит, ее не существует,сказал я.

Никакого говна, которое нельзя потрогать, просто нет,сказал я.

Ясно,сказала она.

А теперь потрогай-ка мой…сказал я.

Она протянула руку вниз и посмотрела на меня с уважением.

Сама,сказал я.

Вот нахал,сказала она.

Я откинулся назад, сел себе на пятки и, глядя ей в глаза, стал ждать. Лида, хоть и кривилась иногда, стала насаживаться. Спустя несколько минут она уже чуть ли не на мостик встала, и река, стекавшая с горы над хижиной, забурлила, закипела, как от дождя, и понесла в нее грязь, понесла в нее камни, понесла в нее жирные хлопья мертвых и полуистлевших рыб, и в ней образовалась воронка, такая же глубокая, раскрытая, разинутая, как ее задница.

Берись за ягодицы и тяни в стороны,скомандовал я.

Мы что в порнофильме,сказала она.

Но сделала.

Я вынул в последний момент, и оросил раскрытый мясной цветок.

Когда полетели первые капли, Лида задергалась и кончила.

И стонала все время, когда я кончал, тоже с криком, потому что голова у меня гудела.

А в груди было словно сотня демонов, которые покидали меня с криком. Прямо в ее задницу. Если бы там была матка, она бы залетела. Думаю, она в любом случае залетела, пусть это и было нечто иное, что принято считать беременностью.

Она залетела мной.

И мы стали встречаться.

***

Я любил лечь на нее сверху, опереться руками в спинку дивана и, глядя на нас в зеркало – черное на белом, кофе с молоком, сатир и пойманная пастушка – тихонько поддавать, чувствуя, как она лижет и покусывает мою грудь. Должно быть, она слизывала с меня пену. Пену дней, пену моря, пену мороженного, растаявшего на чересчур горячей поверхности кофе.

Она кусала слабо, она блуждала по моей груди своим ртом, как если бы он жил отдельно.

Я ходил в зал, она говорила, что ей нравится чувствовать мои грудные мышцы, и, – в отличие от всегда поджарой, всегда язвительной Алисы, – поощряла меня. Я чувствовал признательность, как ребенок, которого впервые похвалили. Еще я чувствовал мокрый язык, чуть кривые зубы. Она вообще была не идеальна. Но меня это не останавливало. Как-то раз я сказал ей, что люблю ее, – всю, с ее чуть кривыми зубами, чуть оттопыренными ушами, чуть толстоватыми ляжками и непомерно крупными стопами. Она лишь посмеялась, болтая ими – стопами – в воздухе, за моей спиной. Я мог наблюдать это в зеркало. Квартиры были разными, а вот зеркала всякий раз были большими, и мы находили их в самых разных местах. Но неизменно так, чтобы к них отражалась кровать.

Видимо, таковы инструкции строителям и дизайнерам,сказала она.

Особые требования для квартир для встреч любовников,говорила она.

Это было в ее стиле – сказать очевидное. То, за что мою любовницу всегда презирала моя жена, Алиса.

Я сомневался, и говорил, что тут все дело в торопливой угодливости хозяев квартир, которые спешат оказать непрошеную услугу.

Лучше бы бачки в туалетах чинили и ковры на полах пылесосили почаще,говорил я.

Она ничего не говорила, разглядывая лицо в зеркале, оказавшемся на сей раз на потолке. Лида, с ее великолепным зрением, видела себя в нем – лежащая на кровати – как если бы кто-то поднес его к лицу. Я часто завидовал ей. Сам-то я, хоть зеркала оказывались иногда в нескольких метрах, улавливал лишь силуэты, тона, цвета, да тени. Это Лиду смешило.

Что ты там щуришься,говорила она.

Да я тебе перескажу дословно,говорила она.

Мне нравились ее простота, обыденность, насмешливость, отстранённость. Однажды я вышел из дома рано утром, и, поняв, что вечером не в силах буду сесть за руль, отправился на стоянку такси, неподалеку от которого меня уже ждала Лида.

Небо было серым, ноябрь отсвечивал зимние снежные облака, которые еще лишь собирались где-то, в тысячах километров от нас, но было еще тепло. Я стоял, затаив дыхание, я воровал ее образ, любуясь.

Лида была одета, – смотрела, стояла, слушала, – совсем как одна из тысяч.