Свингующие

– Когда умер наш Белозерский, мне было так страшно в этой комнате! Почему ты ко мне не приходил? – увеличивала громкость со слезами на глазах Оля. – Ведь тут одни пираньи! И эта его взбесившаяся выдра, бывшая жена! Они готовы были меня сожрать. Но я решила – живой гадюкам не дамся. Белозерский не простил бы мне бегства…

«Неправда!» – отвечал про себя Каспар.

Скорее профессор не понял бы бегства. Он так хотел, чтобы кто-нибудь из его окружения срубил хоть какой-то куш! Но если бы у кого-то все сорвалось, он бы отнесся к этому с виртуозным философическим пофигизмом. Пожалуй, только сейчас «доктору Ярошевскому» пришло в голову задуматься, каково было Оленьке после смерти профессора. Действительно, приятного мало! Сам Каспар не остался бы на ее месте на спорных двадцати метрах. Переждал бы бурю где-нибудь в укрытии. Попросту говоря, струсил бы! Он так и сказал Оленьке зачем-то: тем более что вообще плохо представлял себе, что ей говорить. Утешать? Но ей почему-то приспичило заполучить от Каспара вовсе не словесное утешение. Такой настойчивый спрос на его персону впервые. И потому он поддался на соблазн.

После он уговаривал себя, что, как «специалист» в области «межличностных контактов», он должен сам все попробовать. Как настоящий матерый лекарь, испытать все панацеи и яды на себе. Его поглотила масса ощущений. Оля была одновременно порывистой, ласковой и стеснительной. И она умилялась тому, что Каспар признается в своих слабостях. Особенно в трусости, конечно. Такая уступка всегда ценится. Ведь этот грех – последнее прибежище скандалисток. Самое тяжкое обвинение для мужчины. Меж тем каждая вкладывает в это понятие свое содержание. Например, для Оли непростительным малодушием с Каспаровой стороны явился бы его отказ вступить с нею в рискованную связь.

– Но это была бы с моей стороны так называемая порядочность, ты не находишь? – спрашивал новоявленный храбрец своего категорического судию.

– Порядочность – это гуманность, – отвечала, не задумываясь, Оленька. – И ты ее еще проявишь. Когда приедет Игорь, мы все ему скажем. И пусть, наконец, задумается… Ведь он действительно невыносимый!

Каспар не знал, чем крыть. Получалось, что он самонадеянно взял на себя роль странного кукловода, который как Бог: сначала дал, потом взял… Хотя, в сущности, все произошло само. От сводника мало что зависит, с богинями судьбы ему не тягаться. Опять эта невозможность определить свой статус! Да еще и в весьма осложненном переплете: Бекетов его сильнее и мощнее. Они в разных весовых категориях. Ну хорошо, друзья подерутся, и Каспар уйдет побежденным. Но ради чего все это? Почему женщины во всем видят совершенно иной смысл? Белозерский любил цитировать пассаж Ницше о том, что цель женщины – не мужчина, а ребенок. Неужели Оленька хочет детей от Каспара? Нереально! Дети Каспара не могут появиться вот так, в результате будничного адюльтера… А может, это лишь отговорки, и доморощенный психотерапевт просто лишен способности впадать в любовную горячку?! Впрочем, была когда-то Зоя… но вряд ли та воздушная нирвана может быть истолкована как классическое «половодье чувств»…

А Оленька считала, что нечего тут умничать и что люди любят кого-то просто потому, что им нужно с кем-то быть. А если с кем-то одним становится плохо, надо найти кого-то другого. И что в этом постыдного?! Игорь обзывает ее. Попрекает лишним куском ветчины. Поглядывает на других женщин, между прочим! Ненадежен, груб, необразован. Поверхностный циник в личине трубадура. Но это еще что… недавно он ударил Оленьку, а этому уже нет прощения.

– А нельзя ли тебе просто попросить у Игорька тайм-аут? – отчаянно советовал Каспар банальные ходы. —

Скажешь, что временно хочешь пожить одна… или нет, скажи, что приезжает мама! Она ведь может к тебе приехать?

– При чем тут мама?! Почему ты предлагаешь мне врать? Я хочу, чтобы все по-честному.

– Но в таких делах невозможно все по-честному! Тут непременно где-нибудь соврешь, смягчишь, сгладишь углы…

Каспар был убежден в том, что говорил, хоть и мораль его была далека от идеала. Потому что идеал, читай честность в амурных делах, недостижим и даже вреден. Стальной логикой парикмахерских «утюжков» не разгладить до конца локоны любовной игры…

– Нельзя отрезать хвост по частям! – упрямилась Оленька. – Я полюбила другого человека. И Игорь имеет право об этом знать. Но ты… ты не бойся. Если тебе не нужны проблемы… я не стану тебе обузой. Если ты меня совсем не любишь…

Голос Оли сценически дрогнул. К тому же она надела очки. И сразу стала такой беззащитной библиотекаршей! Просто удивительно, как преображает облик этот досадный для многих предмет… Девушку в очках хочется лелеять и оберегать. Каспара вообще завораживали несовершенства: дефекты речи, особенно картавость, легкая хромота, неопрятные прически, потекшая тушь… Немедленно вообразилась Оленька беременная: с животом, в очках, близоруко прищурившаяся над томиком Тютчева и закутавшаяся в шаль из свалявшейся шерсти… Приступ щемящей жалости оказался куда ярче, чем воздушная нирвана.