Свидетели войны. Жизнь детей при нацистах

Ваша посылка с подарком для Альфреда пришла ровно 17-го числа, в день его рождения. Альфред был в восторге. Он даже сказал, что это от папы и мамы. Фрау Шульц каждый день дает ему по кусочку торта. Ему также очень понравилась губная гармошка – он любит на ней играть [24].

Стремясь узнать новости о детях, многие родители адресовали свои письма непосредственно палатным медсестрам, хотя директора приютов не одобряли эту практику. Если в письмах к руководству лечебницы родители пересыпали свои излияния нервными «Хайль Гитлер!», «С германским приветом» и «Искренне ваши», то к сиделкам, обычно принадлежавшим к такому же скромному социальному классу, что и родители, они обращались с теплотой и искренностью. Организовать посещение, особенно в годы войны, было крайне нелегко. Запросы родителей на бесплатные проездные билеты неизбежно отклоняли (кроме того, для их получения требовалось много бумажной волокиты и обращений в разные инстанции), а руководство лечебниц, стремясь помешать приезду родителей, часто ссылалось на то, что железные дороги заняты военными. Даже когда родителям удавалось увидеть своих детей, их реакция могла быть очень неоднозначной. Мать Альфреда Кемпе, приехавшая, чтобы забрать его домой на Рождество в 1940 г., была, по словам руководства, «крайне взволнована, настроена провокационно и всем недовольна». Впрочем, после того, как она увидела пациентов, беспорядочно бродивших по неотапливаемым палатам в грязных ночных рубашках, у нее были веские причины для возмущения. Шестилетняя Хелена Доннахью, чья семья приехала из Голландии, не говорила ни слова, постоянно пускала слюни и не узнавала собственную мать, навестившую ее в Шойерне в середине мая 1942 г., через полгода после того, как девочка попала в лечебницу. Мать «пришла в крайнее раздражение и заявила, что возмущена состоянием своего ребенка, хотя, – назидательным тоном добавила сиделка, – состояние ребенка ни капли не изменилось с тех пор, как его поместили в лечебницу». В действительности пациентов переводили на голодный паек по крайней мере с 1937 г., когда на их содержание отводилось около 46 пфеннигов в день. В первый год войны в провинциальных лечебницах умерли треть пациентов [25].

Возникали и другие сложности. Хотя поездка Альфреда домой, судя по всему, прошла хорошо, и в целом веселый и общительный мальчик даже пробыл там еще одну лишнюю неделю, он не узнал свою мать, когда она приехала забрать его. Как записала в его деле одна из медсестер, «К. не выказал особой радости по поводу приезда матери – по-видимому, он больше не признает ее» [26].

Однако не все родители реагировали так же, и не все возлагали на лечебницу ответственность за состояние ребенка. Родители шестилетней Розмари Рот тоже приехали навестить ее в декабре 1940 г. и тоже, по словам сиделок, «производили явно раздраженное впечатление». Однако отец был недоволен вовсе не тем, что для Розмари делают слишком мало, – наоборот, он считал, что ей уделяют слишком много внимания. Дома, сказал Якоб Рот медсестрам, они просто дали бы ребенку «мокрую тряпку, которую она могла жевать весь день». «От этого, – объяснил он, – она становится существенно спокойнее». Больше всего отец Розмари досадовал не на психиатров и медсестер, а на собственную жену. Когда она отлучилась, он начал бранить ее, заявив, что она «неправильная жена, и если бы у него была другая жена, то и ребенок получился бы другим». Изначально семья связывала инвалидность Розмари с тем, что ее мать во время беременности продолжала ездить на велосипеде, чтобы не лишиться заработка (их семья занималась доставкой молока), а также с тазовым предлежанием ребенка во время родов. Но, как это часто бывало, лечащий врач проигнорировал эти сведения и поставил девочке диагноз «врожденное слабоумие». Осыпая жену проклятиями в унылой холодной палате лечебницы, Якоб Рот пытался объяснить собственные семейные размолвки и несчастливый брак с точки зрения «расовой чистоты» и «наследственности», о которых твердила нацистская пропаганда. Тем не менее они с женой продолжали писать письма – он с Восточного фронта, а она из дома, – выражая привязанность к своему единственному ребенку и стремясь узнать о ней новости. Когда Розмари умерла, ее матери даже удалось приехать на похороны в Хадамар [27].