Свидетели войны. Жизнь детей при нацистах

О надеждах и ожиданиях самой Анни в официальных документах нет ни слова. Необходимость давать показания о пережитом сексуальном насилии перед скептически настроенными мужчинами средних лет из совета по делам молодежи вряд ли располагала Анни к откровенности и поощряла ее рассказывать о своих внутренних переживаниях. По иронии судьбы, возможно, именно благодаря реформаторам Веймарской республики Анни вообще нашла в себе смелость сделать свои первые заявления о сексуальном насилии. В Веймарской республике был проведен целый ряд творческих гуманистических экспериментов в области защиты молодежи, начиная от найма консультантов и терапевтов для работы с семьями и заканчивая консультированием молодых людей в исправительных заведениях. В 1920-х годах в Брайтенау даже была женщина – социальный работник, хотя в силу типичной для заведения тяжелой атмосферы работного дома на этой должности никто не задерживался надолго. В 1933 г. в Германии женщины составляли более 90 % квалифицированных социальных работников. На всех ключевых этапах расследования Анни опрашивала именно женщина, социальный работник местного муниципалитета, с которой она поделилась тем, как с ней поступал дядя Эрих. С этого момента изначального доверия Анни продолжала рассказывать свою настоящую историю, даже если для этого приходилось отказаться от заявлений, которые она сделала ранее перед следователями-мужчинами. Большинство чиновников и членов советов по делам молодежи были мужчинами, к тому же не имевшими никакой подготовки в области педагогики или социальной работы, поскольку они обычно делали карьеру в религиозных благотворительных организациях или в местных органах власти. Анни не могла знать, что социальная работница, которой она доверилась, не имеет серьезного влияния в общей схеме вещей. Не знала Анни и того, что эта женщина не попытается защитить ее. Именно социальная работница первой поддержала обвинения мальчиков, называвших Анни лгуньей. Эти обвинения сыграли в судьбе девочки роковую роль, поскольку советники по делам молодежи с тех пор припоминали ей их каждый раз, когда она снова появлялась перед ними [38].

Дело Анни представляло собой крайний случай в рамках системы, где чиновники по умолчанию видели в девочках инициаторов сексуального контакта, а не жертв. Первым долгом совета по делам молодежи было защитить не ребенка, а общество. Девочка, подвергшаяся растлению, воспринималась не как малолетняя жертва насилия, а как угроза общественному порядку и нравственности окружающих. За первым периодом пребывания Анни в исправительном заведении последовал испытательный срок на ферме. Вернувшись домой в октябре 1939 г., Анни подверглась новым сексуальным домогательствам, на этот раз со стороны отчима. Она снова свидетельствовала о неподобающем обращении с ней перед женщиной – социальным работником, и ее снова обвинили во лжи. Анни было 15 лет, и она была беременна. Ее незаконнорожденного сына отправили в детский дом в Апольде, а саму Анни перевели в Брайтенау – заведение, которое его директор рекламировал как «закрытое и жестко дисциплинарное» [39]. В феврале 1942 г. директор в переписке с советом по делам молодежи Апольды не советовал слишком рано переводить Нагель на работу вне заведения: «Обычно таким девушкам требуется побыть здесь по крайней мере один год, чтобы у них появился определенный страх попасть сюда снова, ибо только это [страх] еще может сделать из нее полезного члена народного единства» [40]. Мы никогда не узнаем, к каким успехам могло привести «перевоспитание» Анни. Она умерла 1 июня 1942 г. от туберкулеза, заразившись, несомненно, в сырых, неотапливаемых карцерах Брайтенау. Десять из семнадцати лет своей жизни она провела в системе «опеки».

Какой бы ужасной ни была жизнь Анни, ее история не уникальна для нацистской Германии. Религиозные консерваторы и либеральные реформаторы, юристы и психологи были одинаково не склонны воспринимать всерьез показания детей в делах о сексуальном насилии. Одни и те же критерии «своенравного» поведения использовались в Северной Америке, Западной Европе и Австралии с конца XIX в. вплоть до 1950-х годов, создавая в обществе широкое убеждение: «трудных» детей необходимо помещать в специальные учреждения, чтобы вывести их самих и все общество из порочного круга безнравственности. Те же патерналистские традиции детских домов и попечительских заведений, находившихся в ведении частных, часто христианских благотворительных организаций и местных властей, наблюдались, например, в заведениях доктора Бернардо в Великобритании [41].