Свидетели войны. Жизнь детей при нацистах

Рисунок Иржины Штейнеровой имеет аналогичную компоновку. Иржина, на три года старше Эдиты Бикковой, пыталась (впрочем, не слишком успешно) изобразить трехмерные предметы в перспективе. Возможно, чтобы компенсировать эту неудачу, она крайне тщательно проработала детали двух ковриков и подхваты на занавесках. На рисунке представлен интерьер гостиной: женщина (мать?) сидит за столом, покрытым скатертью с бахромой, и читает книгу. Позади нее стоит вторая женщина, возможно служанка или старшая дочь. В центре комнаты еще на одном ковре стоит стол, а в центре стола – нечто похожее на тарелку с восьмью печеньями. Все это создает ощущение порядка, чистоты и уюта. Но где же сама Иржина? Похоже, она присутствует только в виде портрета на стене. Фигура девочки ниже портрета стерта, и поверх ее смазанного силуэта нарисованы линии стены. Детали рисунка производят довольно тревожное впечатление. В нем присутствует типичный для ребенка буквализм мышления – старательно изображены бахрома и геометрические узоры двух ковров, а также шторы с подхватами и ламбрекеном. Возможно, это были предметы из ее собственного прошлого, которые особенно нравились ей в детстве и о которых она с тоской вспоминала в том месте, где не было ни ковров, ни тем более семейной жизни. Или, возможно, она уделила им столько внимания, чтобы компенсировать неумение достоверно изобразить перспективу. Неестественно застывшие фигуры тоже можно было бы отнести на счет недостатка изобразительных навыков, если бы не странный портрет девочки на стене, запертой в раме, как сама Иржина была заперта в Терезиенштадте, и не имеющей возможности снова попасть в комнату, которую она разглядывает. Тем не менее дом на рисунках Иржины Штейнеровой и Эдиты Бикковой не разрушен – это самостоятельный, целостный мир. В обоих случаях замысловатые, старательно прорисованные детали усиливают ощущение обособленного, существовавшего еще до гетто времени и пространства [28].

На рисунке Зузаны Винтеровой аккуратный дом изображен в виде триптиха. Комната внизу чистая и светлая. Над столом висит лампа. На окнах стоят цветочные горшки. Два стула стоят уверенно и прямо, и на одном из них сидит, наподобие подушки, маленький мальчик (похоже, добавленный в самый последний момент). Вверху мать наводит порядок, а отец читает газету. Хотя оба смотрят на зрителя, только у отца взгляд достаточно выразительный: его глаза и брови как будто выступают над бумагой. И здесь старая картина мира дает сбой. Газета в руках у отца называется Tagesbehfel – «Порядок дня» с орфографической ошибкой. Эту газету, издаваемую Советом гетто по устному распоряжению СС, Зузане могли читать на утренних собраниях в интернате. На своем рисунке она, по сути, превратила своего отца в главу приюта – или, если смотреть с другой стороны, безнадежно испортила в остальном достаточно последовательную попытку сохранить память о стабильной и спокойной семейной жизни [29].

В этих нестыковках и попытках объединить предметы и сюжеты из разных времен прослеживается некая закономерность. За исключением газетного заголовка на рисунке Винтеровой, изображения домашних интерьеров эпохи до гетто, как правило, отличаются обособленностью и целостностью, даже если это место было больше недоступно для художницы. Там нет еврейских полицейских. Никто не носит звезду Давида, которую так старательно изображали на других рисунках. Но именно за пределами родительского дома время и обстоятельства становились изменчивыми и ненадежными. На улице дети видели настоящее лицо гетто и узнавали, что старики «воняют». Но даже если в настоящем мир уже свернул не туда, утопическое будущее детей выглядело не как сионизм или коммунизм их молодежных лидеров, а как семейная гостиная из прошлого.

Тем временем по гетто расползались слухи о скором отправлении новых транспортов. Слишком долго сдерживаемая тревога безраздельно овладела теми, чьи имена попали в списки. Мальчики и девочки, мужчины и женщины больше не были обитателями раздельных бараков. Они приезжали и уезжали как семьи. Охваченные паникой люди, узнавшие, что каждой семье разрешается взять с собой только 50 кг багажа, лихорадочно пытались выбрать, какие вещи оставить. Некоторые родители, чтобы успокоить детей, представляли депортацию в виде сложной игры. В музее в Терезине хранится большая кукла, одетая как ребенок, с вышитой на нагрудном кармане еврейской звездой и с собственным чемоданчиком. Ева Гинцова, как и Иегуда Бэкон, прибыла в Терезиенштадт как раз в тот день, когда оттуда уходил поезд в Биркенау. 28 сентября 1944 г. очередь дошла до ее брата Петра. Ева пробралась сквозь толпу и проскользнула за оцепление, чтобы передать два куска хлеба Петру и их двоюродному брату Павлу, прежде чем охранник из гетто отогнал ее. Вокруг было так много криков и плача, что они могли общаться только взглядами [30].