Свидание в Хэллоуин

Осокин начал ухаживать всерьез. Тамара боялась поверить своему счастью. Не старый, не обремененный бывшими женами и детьми, вполне обеспеченный мужчина вдруг проникся симпатией именно к ней – обыкновенной «заезженной» москвичке со взрослой дочерью в придачу.

Герасим Петрович не объяснялся в любви, не расшаркивался, не обещал золотых гор, зато окружил Тамару заботой, подбрасывал деньжат, покупал ей приличную одежду и расщедрился на золотое колечко в знак обручения. При этом он не настаивал на сексуальных отношениях, которых, признаться честно, женщина побаивалась. Она уже забыла, как это происходит, и, рассматривая в зеркале свое увядшее тело, приходила в ужас при одной мысли, что нужно будет раздеться перед мужчиной. А обвисшая грудь? А дряблая, давно потерявшая свежесть кожа?

Марина сразу невзлюбила будущего отчима и не скрывала этого от матери.

– По-моему, он тебя не любит, – с присущей молодости жестокостью заявила она. – Не знаю, зачем он затеял это сватовство. Противно смотреть, как вы оба жеманитесь!

– Мы не жеманимся, – робко возражала Тамара Валентиновна. – Просто в нашем возрасте некоторые вещи смешно выглядят.

– Я против того, чтобы ты выходила за него замуж.

– Но… Мариночка… не лишай меня шанса устроить личную жизнь. Я даже толком не успела понять, что такое быть женой, иметь опору, рассчитывать на мужскую помощь.

– Он тебе поможет! – со злостью усмехалась дочь. – Будешь ему давать отчет о каждом потраченном рубле, торчать у плиты, гладить его рубашки и выслушивать поучения.

Сама она отвергала любое замечание Осокина, высмеивала самую безобидную фразу, фыркала и откровенно грубила.

– Не ссорься с ней, – успокаивал Тамару жених. – Это пройдет. Она не хочет тебя ни с кем делить, вот и злится. Я попробую найти к ней подход.

Он пробовал, но все попытки оканчивались ничем.

– Он мне противен! – возмущалась Марина. – Как ты можешь терпеть его в нашем доме? Неужели тебе хочется секса с этим жлобом? Тебя не тошнит от его мелочности? Он же все подсчитывает, рассчитывает! Наверное, лет этак через пять предъявит нам квитанцию к оплате!

– Не слушай ее, – уговаривал Тамару Герасим Петрович. – Она вот-вот выскочит замуж, нарожает детей и забудет о тебе. Впрочем, нет – она превратит тебя в няньку для своих чад. Ты и так посвятила ей лучшие годы, теперь поживи немного для себя.

Тамара Валентиновна обиделась на дочь, на ее неблагодарность, нежелание понять и пойти на уступки. Она приняла предложение Осокина и принципиально настояла на его переезде в их с Мариной квартиру. «Больше никто не упрекнет меня в меркантильности, – думала она, вспоминая свой первый семейный опыт. – Пусть жилье будет моим приданым. Ведь больше мне нечем поделиться с любимым человеком».

Совместное существование Марина превратила в ад. Супруги вздохнули с облегчением только после разъезда. Осокин помог деньгами при обмене с доплатой, но дочери Тамара этого не сказала. Между ними уже возникла непреодолимая преграда, вражда без надежды на примирение.

Герасим Петрович оказался не то чтобы прижимистым: он не разбрасывался средствами, а падчерица восприняла его экономность как скупость. Кроме того, она не упускала случая уколоть мать ее подчиненным положением, отсутствием прежней свободы и особенно постелью. Ее все бесило в отчиме, от внешности до жестов, манеры одеваться и выражать свои мысли.

– За что ты так ненавидишь Геру? – однажды спросила ее Тамара Валентиновна. – Что плохого он тебе сделал?

– Твой хахаль водит тебя за нос, а ты ему веришь! Где он пропадает по вечерам?

– Он много работает.

Марина все извращала, истолковывала не в пользу Осокина, использовала любой повод, чтобы поссорить его с матерью. Поселившись отдельно, она практически перестала общаться с Тамарой Валентиновной. А та не делала шагов навстречу. Обе считали себя правыми и копили взаимные обиды.

Теперь, когда дочь погибла, Степнова обвиняла в ее смерти себя. Не выйди она замуж, Марина жила бы с ней, и трагедии не произошло бы.

– Я во всем виновата! – рыдала Тамара Валентиновна, оставаясь одна.

На работе и при муже она держалась и давала волю своему горю только в минуты, когда ее никто не видел. Транквилизаторы и снотворное помогали ей скрывать от всех свое отчаяние.

– Ты пьешь многовато лекарств, – заметил Осокин.

– Ах, оставь! Моя дочь умерла, а ты говоришь о вреде таблеток?!

– Так ей было на роду написано…

– Замолчи!

Тамара Валентиновна впервые сорвалась, закатила истерику, долго рыдала, до изнеможения, до нервной икоты. Супруг закрылся в кухне, и она впервые согласилась с Мариной, покойной: «Он меня не любит!»

Боясь разбередить зияющую внутри ее кровоточащую рану, Степнова болезненно реагировала на любой вопрос, любое напоминание о смерти дочери, нарочитой грубостью прикрывая свое запоздалое раскаяние.