Свидание в Брюгге

— Постоянная посетительница кабачка, — пояснил Оливье, шлепнув девицу по заду, когда она поравнялась с ним, — пришедшая из далекого прошлого, а может, из недалекого будущего.

Блондинка остановилась, поглядела, выпятив губки, на Жюльетту и Лидию, прищурилась, как бы желая взглянуть на них в перспективе, слегка улыбнулась Друэну, показала все свои зубы Оливье и бросила:

— Тут не место для жеманства! Понятно? А вы небось французы?

Она рассмеялась и, поскользнувшись, упала на соседний столик под звон битой посуды и взрывы хохота дружков, которые помогли ей встать, не преминув немного помять свою подругу. Она вразвалочку подошла к Оливье и пропела:

Какая круглая земля
В твоей постели, моя Сёткен…

— Разве это рождество, mynheer[23], — завела она опять. — Никакое это не рождество! Истинно и верно, как и то, что меня зовут Анной. Рождество совсем не таким должно быть. Нет, нет, нет!

Звук «е» у нее получался очень открытый и напоминал блеянье овцы. Анна проворно схватила бокал с водкой и залпом осушила его.

— Бистро загубленной любви. Я знавал одно такое в Дордони…

Оливье провел рукой по лбу, как бы отгоняя воскрешенные блондинкой воспоминания.

Неподалеку от них двое влюбленных, два розовощеких дельфтских младенца, взирали на все своими невидящими незабудковыми глазами. На полном ходу работала, грохоча, машина радости. Каждую минуту дверь заведения открывалась, и оттуда выходили, словно проглотив палку, как подгулявшие американские матросы, или вылетали, как пробка из бутылки, хватившие лишку гости. Их фантастические тени еще несколько минут танцевали на снегу перед освещенными окнами, пока совсем не скрывались из виду. А другие входили, посиневшие от холода, нахохлившиеся, и, расправляясь, шли прямо к стойке, где их уже ждали Фернан, его жена и двое служанок: они тут же наполняли пивом кружки, подавали тарелки с кушаньями и горячий кофе. Между двумя бледнолицыми оборванцами и каким-то внушительного вида водителем грузовика, — такого ничем не проймешь, — разгорелся спор.

Анна вся обратилась в слух.

— Мать честная, да они сейчас начнут морду бить друг другу. — У нее получилось не «бить», а «пить».

Все же до драки не дошло. Шоферу надоело спорить, и он легонько оттолкнул парней, но те наступали. Тогда он схватил одного за шиворот и, оторвав от земли, швырнул в сторону, как котенка; меж тем второй отчаянно колотил великана по спине, — картина была уморительная. И только расправившись с первым забиякой, шофер обратил внимание на второго, наградив его увесистой пощечиной, отчего тот отлетел к стойке. Фернан подхватил несчастного малого под руку и отослал его к дружку. Подмигнув Оливье, он любезно осведомился:

— А скажи-ка мне, доктор, что за укол ты сделал моей Мии? Мы не могли ее добудиться. Уж не экстракт ли это мухи цеце?

— А ей лучше?

— Да, но я насмерть перепугался.

— Ничего, я думаю, завтра ей тоже нужно будет как следует выспаться.

Толстуха Анна недвижно сидела, склонившись над своей кружкой, и упрямо твердила: «Нет, нет и нет».

В дверях показались двое бельгийских жандармов. Жандармы были великолепны в своем опереточном одеянии: роскошные высокие кивера, слегка сдвинутые на затылок; серебряные галуны; яркие петлицы — желтые и красные; длинные шинели; короткие сапоги и брюки с напуском. Они гордо несли свою павлинью красоту, недоступные для насмешек. Должно быть, природа начисто лишила их способности различать запахи, так как, по всей видимости, они не слышали густого водочного духа. Появление этих карабинеров через несколько минут после вышеописанной стычки прекрасным образом подействовало на публику, словно ей показали акт из комической оперы. Они выпили по стаканчику, не отходя от стойки, и, сказав по-фламандски несколько слов приветствия супруге Фернана — бэзине, удалились.

Хозяин притушил электрический свет, оставив гореть лишь фонарики, и зала погрузилась в мягкий малиновый полумрак. Робер и Жюльетта попробовали было тоже потанцевать, но их затолкали слишком ретивые танцоры, которым было не до соседей.

Оглядевшись вокруг себя, супруги увидели, что многие девицы сидели на коленях у парней: парни скалили зубы, а девицы потели и краснели; некоторые парочки целовались на виду у всех; а Мия скользила меж столов, увертываясь от слишком настырных рук. Робер и Жюльетта устали и немного ошалели в непривычной для них, новой обстановке. От пива, горького и густого, от разлившегося по телу тепла их разморило.

— Оливье, а с Домино ничего не случится? — допытывалась Жюльетта. — Правда, ничего?

— Ничего. Успокойся. Мы приставили к ней мажордома, в случае чего он бы позвонил.

— У меня не идут из головы эти больные, — сказала она. — Никак не могу примириться с мыслью, что они действительно больные. По-моему, это просто дурные люди. Именно дурные. Нехорошие! От природы склонные к пороку! Может, это глупо и несправедливо, но у меня такое ощущение.

— Предрассудки живучи, имей это в виду, — ответил Оливье.