Свидание в Брюгге

Перед ним опять проходит вереница больных, и опять те же жесты, те же выражения лиц, словно стрелки часов и не двигались, те же навязчивости и мании, тот же обращенный внутрь себя взгляд. Вчерашний молодой человек застыл в своей позе: руки сложены на коленях, туловище чуть повернуто вбок. Раз ступив в вымышленный мир, он остается в нем навсегда и больше не двигается. Жан, по прозванию Счастливчик, проснувшись, опять скалит зубы. Оптимист! Еще бы, все время в выигрыше! Стоило появиться врачам, как его тут же «расклинило».

— Тройка, двойка! Все: наша взяла!

Автомат! И это после электрошока. Оливье безнадежно махнул рукой: что делали — что не делали.

— Может, в следующий раз будет лучше, — проговорил Эгпарс.

— Ну что, старина. — Оливье положил руку на плечо больного. — Рождество ведь сегодня.

— Да, рождество. Наша взяла. Тройка выпала и двойка. «День нашей славы наступил».

— Для меня еще не вполне ясно, — сказал Эгпарс, — откуда идет его навязчивость: связано ли это с какими-то воспоминаниями, или он что-то навоображал. Их приверженность к определенным словам не случайна. Он для меня покамест загадка. А хотелось бы все-таки…

В последнем корпусе Робер был впервые. С наступлением ночи он уже плохо ориентировался в лабиринте Марьякерке. Здесь у елки тоже стояли декорации: больные соорудили из картона средневековый камин, а поперек камина на рогах молодой косули лежала двустволка. Вашему воображению предлагалось перенестись во времена средневековой охоты. Для какой зловещей охоты в лесу Суань, на каких оленей, но без святого Губерта. По велению какого оберегермейстера?

— Я поведу вас сейчас в прошлое, — сказал Эгпарс. — Следуйте за мной.

Они нырнули в узкий коридор и уперлись в тупик, где находилось шесть больших комнат.

— Они же пустые, — сказал Оливье.

— Ничуть, — отозвался Эгпарс.

— А! — заинтригованно улыбаясь, протянул Оливье. — Вы, значит, от меня что-то скрываете.

— Одну заняли сегодня вечером. А вообще они почти всегда пустуют. Буйно помешанных больше нет. С появлением ларгактила они исчезли, а раньше их было полно. За мою короткую жизнь многое изменилось: психиатрия здорово шагнула вперед.

Эгпарс отодвинул тяжелую дверь, и они увидели нечто вроде тюремной камеры с голыми стенами. Прямо на полу в углу у стены валялся матрас, тут же стояла параша. Действительно камера. На матрасе лежал человек. Он вскочил и стал дико озираться по сторонам, не понимая, откуда свет.

— С рождеством, Меганк, — обратился к нему Эгпарс. Робер узнал его: он пил пиво в Счастливой звезде, тогда, в то утро.

— Он продержался три часа, — сказал Эгпарс.

— Когда же я выйду отсюда, доктор? Я натворил глупостей? Это ужасно. И все из-за пива. Я очень страдаю.

— Что верно, то верно. Ты разбил физиономию таможеннику. А они ох как этого не любят. Ты понимаешь, что мне придется выставить тебя отсюда?

Эгпарс не церемонясь говорил больному «ты». Он отчитывал его сдержанно, но гневно, как офицер своего провинившегося подчиненного.

— Нет, доктор, прошу вас. Я имел в виду; когда я выйду из этой камеры, а не совсем.

— Только когда окончательно протрезвишься. Счастливого рождества, Меганк.

— Да, доктор, счастливого рождества! — кротко ответил он, вложив всю свою душу в эти слова.

Санитар захлопнул дверь, повернул ключ в замке, раздался натужный звук, словно извлеченный из глубины веков.

Эгпарс шагал, засунув руки в карманы.

— Он побил все прежние рекорды! — воскликнул Оливье.

— Самое худшее, — сказал Эгпарс, — когда приходится их запирать. Нужно уметь быть многоликим, иначе они у вас душу вымотают. Здесь врач выступает в новой роли, как вы могли заметить: он должен наказывать. Э, да что там!.. — Он прервал себя. — Персонал рассчитан на сто больных. А у нас — четыреста. Так везде. Причем на сотню больных — самое большее двадцать выздоравливающих, а фактически — человек десять. И потом как понимать слово «выздоравливающий»! Пятнадцать из ста не выживают. Что касается остальных… — Он сокрушенно махнул рукой.

— В этом году, мосье, у нас наблюдается перерасход по количеству мертвецов, — сказал Оливье.

— Увы! Что касается остальных, то они безнадежны. Да хватит об этом! Я думаю, вы уже вдоволь нагляделись, медам!

Обе слабо улыбнулись.

Возвращались домой той же дорогой. В первом отделении по-прежнему расхаживал голый мужчина.

— Неисправим, — сказал Эгпарс. — Возможен паралич сердца. И тогда мне остается только подать в отставку.