Свидание в Брюгге

Своей репликой Кале метил в полковника де ла Рокка. Между прочим, Бло де Рени тоже терпеть не мог полковника де ла Рокка и никогда не скрывал своего отношения к нему.

Мало-помалу стали вырисовываться детали плана, о котором Шарли уже рассказал Друэну. Несколько раз капитан вызывал к себе кого-нибудь из своих солдат, шумевших в соседних комнатах, тех, что имели за плечами опыт, и спрашивал, сколько, по их мнению, потребуется минут, чтобы преодолеть тот или иной участок.

Офицеры делали пометки. Операция начнется в час «Ч» с опорного пункта, которым командует Друэн. Достигнуть места, где три ели, в час «Ч» плюс десять минут. Направление — юг-юго-восток… Измерили угол отклонения. В час «Ч» плюс пятнадцать минут должны быть у живодерни…

Час спустя план операции Мельхиор был готов, и офицеры в третий раз выпили аперитив за здоровье своих «крестных»[17]. Все было предусмотрено, кроме поведения противника, разумеется. Но его можно было свести к трем пунктам: А — противник изолирован, Б — его численность невелика, В — он оказывает упорное сопротивление, — а какие еще могли быть случаи? Выдвини вы гипотезу А или Б — все равно выходит, что драться нужно. Если же следовать гипотезе В, то разрыв отношений тоже неминуем. Так что распоряжения штаба вполне определенны — яснее и не скажешь. Стараться брать в плен и зря не «цепляться». Часы ампир в гостиной супруги нотариуса кисло звякнули. Пошел восьмой час.

Капитан приказал накрывать на стол.

Молодые офицеры облегченно вздохнули. Они знали, что военная жизнь не сулит ничего хорошего, но сейчас они имели право об этом не думать. Вестовой принес бумагу из штаба. Кое-какие замены в младшем командном составе, памятка по защите от ядовитых газов. Рождественская ночь обещала быть спокойной.

Тогда, в тридцать девятом году, в военных столовых пили мало, а поесть любили, особенно в партизанском отряде — предмете неустанных забот полковника, командира пехотной дивизии. Молодых людей отнюдь не обескуражило, что за вечер им дважды придется принимать пищу: да и что сокрушаться, если завтра, когда они снова пойдут в разведку, пуля или мина может навсегда лишить их аппетита. То, что происходит там, уже не назовешь «странной войной», «странно» пока стреляют холостыми по опорным пунктам, а это — скорее уж колониальная война.

Закусок наносили великое множество, правда, не в очень изящном оформлении, зато на любой вкус. Божоле лилось рекой. Настроение было приподнятое; они любили позубоскалить, когда собирались вот так вместе. Поводом служил или антиклерикализм Кале, или католический пыл новообращенного Шарли, но и старшим тоже доставалось. Когда подали цыпленка, перекинулись на рождественского Деда. Да подарит он новое повышение Раймону Дэла и Роберу Друэну, Шарли пусть получит аппарат от заикания, Кале — пару новых сапог, а то ему приходится любить портянки: из-за ложно понятого демократизма, утверждал капитан; да нет, просто из-за скупости, как у всех крестьян, — уверял Шарли.

— А вы что хотели бы получить в подарок от рождественского Деда? — обратился вдруг Бло де Рени к Ван Вельде, который в это время ставил на стол зеленый горошек.

— Я б хотел обратно, домой, — сказал Ван Вельде. Ответ всех озадачил: в устах такого ревнивого служаки он показался неожиданным.

— Ну, домой все хотят, это не называется иметь свое, особое желание. А мне, прошу вас, поставьте мою пластинку, мою любимую песню…

— Розы Пикардии… — хором подхватили офицеры.

Бло де Рени любил Розы почти так же истово, как полковник Брамбль, герой романа Моруа, любил Desting Walz. Ван Вельде робко притронулся к пластинке. Он испытывал ужас перед портативным патефоном капитана и обращался с ним опасливо, как таможенник, который боится, что незнакомый ему предмет — какое-нибудь безобидное орудие труда домашней хозяйки — сейчас взорвется.

И вот зазвучал женский голос, чуть хрипловатый, оттого что пластинка стерлась, но волнующий и неожиданный в этом царстве зла и насилия, зовущий к покою и любви, голос далекого далека и все-таки очень близкий, потому что тот мир, которому война была нипочем и который безудержно отдавался жизни, — они знали, — тот мир начинался всего в нескольких десятках километров от Аглена Верхнего. Там танцевали и пели, там допоздна засиживались в кафе и кабачках; пусть у него были свои слабости, в нем жилось легко и беззаботно. Робер сжал зубы, а Дэла горестно вздохнул, словно мальчишка, которого не пустили в кино.

Робер любил эту песню. Он находил ее трогательной и немного меланхолической. Сама мелодия нравилась ему больше, чем слова, но тогда она не ассоциировалась у него с прошлым, с воспоминаниями об отце, это пришло позднее.

Романс о розах из Пикардии был единственной слабостью капитана, — опустив голову, он слушал. Бесконечно грустная, светлая улыбка озаряла его прекрасное правильное лицо с благородной линией полного подбородка, профилем, напоминавшим лицо римского проконсула — короткая стрижка еще более усиливала это сходство.