Свидание в Брюгге

Домино обнаружила на кровати забытого Тэнтэна — Тэнтэн и сигары фараона, с иллюстрациями Эрже — и, забыв обо всем на свете, погрузилась в волшебный мир, созданный художником. Робер вспомнил — Оливье писал ему, что часть своего досуга он посвящает расшифровке психического склада Тэнтэна. Оливье и прежде, когда еще не ходил в медиках, проявлял интерес к такого рода людям — замкнутым и с причудами.

На бюро царил беспорядок, — квартира холостяка! Меблировка комнаты представляла собой странную смесь псевдосредневековья — стиль Генриха Второго Бельгийского — и модерна: шведские книжные шкафы с подвесными полками на тонких металлических прутах, там и тут — длинные зеленые языки сансевьеры, бар, оставленный открытым, с бутылкой виски «Белая лошадь» (Оливье ненавидел французское). А рядом с виски — тонизирующий напиток на случай, когда «голова раскалывается». Тогда, говаривал Оливье, лучшего напитка не найти, но когда у него была свежая голова, он предпочитал виски. Как и его любимый герой, капитан Хаддок, партнер Тэнтэна.

На старом бюваре из зеленой кожи лежала стопка листков бумаги, исписанных энергичной, нервной рукой «доктора». «Не забыть бы: когда я увижу его, я скажу ему: „Здравствуйте, доктор“. Впервые после происшедшего с ним превращения. Нет, такой блестящий случай нельзя упускать! „Здравствуйте, доктор!“» Внимание Робера привлекли голубые коробки со швейцарским табаком амстердам, на которых был нарисован моряк в шапочке, весело попыхивающий трубкой. Hollandscher Rooktabak Fijne snede[2]. Плоды нашей цивилизации! Лучший голландский табак изготовляют в Цюрихе, а шотландским пивом торгуют в Бельгии!

На одной из полок шведского шкафа Робер увидел изящный кольт, который Оливье всегда носил с собой и чьи крошечные снаряды всегда попадали в цель, — Домино ему очень обрадовалась. Книги на полках стояли как попало. Робер прочел несколько названий: роман Ильи Эренбурга, Краткий курс психиатрии Барука, Цвет, упавший с неба Ловекрафта. «А вкус у него не изменился, если не считать нового увлечения — психиатрии!» Так что, хоть самого Оливье сейчас и не было, дух его витал здесь и не давал гостям забывать о хозяине.

Фред… Надо предупредить Фреда… Робер отчетливо услышал тревожный, напряженный голос женщины. Что и говорить, Оливье Дю Руа обладал даром создавать острые положения. Он был творцом драм.

Фред… Надо во что бы то ни стало предупредить Фреда… А в конце-то концов! То, что происходило с Фредом, касалось только Фреда! Точно так же, как истории О., касались только самого О., — на столе у Дю Руа лежала и эта маленькая книжечка, изданная Повером, загадочная, непристойная и неповторимая. Психиатрия и марксизм, рассказы лучших советских писателей, научные выкладки и салонный эротизм! Крепкий коктейль, ничего не скажешь! Прибавьте еще пистолет, и вы получите схему устройства, — устро-о-ойства, как говорили тогда в Париже, — «доктора» Оливье Дю Руа.

— Шут гороховый, — с нежностью прошептал Робер.

В дверях показалась Жюльетта, она превосходно вошла в роль испуганной путешественницы.

— Ты мог бы, по крайней мере, помочь мне дотащить чемоданы!

— Да, — рассеянно сказал он, — сейчас.

Он уже опять стоял у окна. Когда ждешь, тянет к окну. Из окна берлоги Оливье была видна часовня, торчавшая справа, и постройки из кирпича, в сумерках казавшегося густо-красным, чуть дальше блестели цветные стекла и виднелись очертания внутреннего дворика; тощие деревья со всех сторон подступали к больничным корпусам, словно хотели их задушить. Внизу у крыльца бок о бок стояли две машины, словно два друга, как их хозяева: красный «бристоль», полыхавший в свете входной лампы, и зеленая «аронда». Улыба «дежурил» возле зеленой машины. Он разглядел в окне Робера и стал делать ему какие-то загадочные знаки. То ли хотел его вызвать, то ли что-то сообщить ему.

— Да, — повторил Робер, — иду. — Он обернулся. Его жена стояла бледная, с побелевшими губами. Когда Жюльетту охватывал гнев, ее лицо становилось похожим на японскую маску.

— Слушай, Робер, из уважения к твоему ремеслу я многое тебе прощала, но теперь…

Снова зазвонил телефон. Жюльетта сокрушенно вздохнула. Робер снял трубку.

— Прекрасно, как у себя дома! — не удержалась она.

Робер не обратил на ее слова внимания, лишь рука в кожаной перчатке дрогнула, повелевая замолчать.

— Нет, мосье, — сказал он. — Доктор Дю Руа не возвращался. По-моему, он еще на работе. Я ему передам, мосье, не беспокойтесь, как только он придет. — Робер положил трубку.

— Слушай, Робер, — взорвалась Жюльетта, — делай как знаешь, но у меня сердце сжимается: и ради этого мы пожертвовали рождеством в Бо-де-Прованс?! Ты эгоист, ты думаешь только о себе! А если маленькая подхватит какую-нибудь заразу! Ведь это же больница!

— Душевные болезни не заразны, — отпарировал Робер.