Когда мне было семнадцать лет, слово «марксизм» мне было мало знакомо, слова же «социал-демократия» и «социализм» казались мне одинаковыми понятиями. И тут понадобились тяжелые удары судьбы, чтобы у меня открылись глаза на этот неслыханный обман народа. До тех пор я наблюдал социал-демократическую партию только как зритель во время массовых демонстраций. Я еще не имел ни малейшего представления о действительном направлении умов ее сторонников, я не понимал еще сути ее учения. Только теперь я сразу пришел в соприкосновение с ней и смог близко познакомиться с продуктами ее воспитания и ее «миросозерцания». То, что при другой обстановке потребовало бы, может быть, десятилетий, я теперь получил в несколько месяцев. Я понял, что за фразами о социальной добродетели и любви к ближнему кроется настоящая чума, зараза от, которой надо как можно скорей освободить землю под страхом того, что иначе земля легко может стать свободной от человечества. Мое первое столкновение с социал-демократами произошло на постройке, где я работал. Уже с самого начала отношения сложились очень невесело. Одежда моя была еще в относительном порядке, язык мой был вежлив и все мое поведение сдержанно. Я все еще так сильно был погружен в самого себя, что мало думал об окружающем. Я искал работы только для того, чтобы не умереть голодной смертью и иметь возможность, хотя бы медленно и постепенно, продолжать свое образование. Может быть, я еще долго не думал бы о своем окружении, если бы уже на третий или на четвертый день не произошло событие, которое сразу же заставило меня занять позицию: меня пригласили вступить в организацию. Мои сведения о профессиональной организации в те времена были равны нулю. Я ничего не мог бы тогда сказать ни о целесообразности, ни о нецелесообразности ее существования. Но так как мне сказали, что вступить в организацию я обязан, то я предложение отклонил. Свой ответ я мотивировал тем, что вопроса я пока не понимаю, но принудить себя к какому бы то ни было шагу я не позволю. Вероятно, благодаря первой половине моей мотивировки меня не выбросили с постройки сразу.
Вероятно, надеялись на то, что через несколько дней меня удастся переубедить или запугать. В обоих случаях они основательно ошиблись. Прошли еще две недели, и теперь я бы не мог себя заставить вступить в профсоюз, даже если бы этого захотел. В течение этих двух недель я достаточно близко познакомился с моим окружением. Теперь никакая сила в мире не могла бы принудить меня вступить в организацию, представителей которой я за это время увидел в столь неблагоприятном свете. Первые дни мне было тяжело. В обеденный час часть рабочих уходила в ближайшие трактирчики, а другая оставалась на постройке и там съедала свой скудный обед. Это были женатые рабочие, которым их жены приносили сюда в ветхой посуде жидкий обед. К концу недели эта вторая часть становилась все больше. Почему? Это я понял лишь впоследствии. Тогда начинались политические споры. Я в сторонке выпивал свою бутылку молока и съедал свой кусок хлеба. Осторожно изучая свое окружение, я раздумывал над своей несчастной судьбой. Тем не менее того, что я слышал, было более чем достаточно. Частенько мне казалось, что эти господа нарочно собираются поближе ко мне, чтобы заставить меня высказать то или другое мнение. То, что я слышал кругом, могло меня только раздражить до последней степени. Они отвергали и проклинали все: нацию, как изобретение капиталистических «классов» – как часто приходилось мне слышать это слово; отечество, как орудие буржуазии для эксплуатации рабочих; авторитет законов, как средство угнетения пролетариата; школу, как учреждение, воспитывающее рабов, а также и рабовладельцев; религию, как средство обмана обреченного на эксплуатацию народа; мораль, как символ глупого, овечьего терпения и т. д. Словом, в их устах не оставалось ничего чистого и святого; все, буквально все они вываливали в ужасной грязи.