Святое дело — артель

— Не смеяться надо, а возмущаться! — спокойные слова Виктора Павловича разрезали смешливое настроение. В машине стало тихо. Виктор Павлович протер стекла очков о подкладку шляпы и убрал их в футляр. Лишь фырчал мотор и в днище кузова щелкала из-под колес галька. — Воровство должно быть наказано. Закон обязателен для всех. Невзирая на ранги и должности! Милиционер в данном случае нарушил свой…

— Сказано — семеро по лавкам! — перебил кто-то.

— Ведь не с жиру, с голых ребер, — добавил Вавилкин.

— Эти обстоятельства в компетенции судебных органов. Важен сам факт воровства. И поведение милиционера. Суд…

— Клось-ка! — из глубины фургона донеслось непонятное слово. — Виктор Палыч, ты ведь в торговле работаешь?

— Да. Я заместитель управляющего торгом. Но при чем…

— Усь-кузь-мись, — тот же торопливый голос забрызгал скользкими сливающимися словами, — А по диплому кто? Инженер! Как наш Барабашин. Инженерить тебе не вкусно? За сто с хвостиком в две смены? В торговле тебе теплее? Приварку больше?

Виктор Павлович привстал, оборачиваясь и вглядываясь в глубину фургона, ища сощуренными глазами обидчика:

— Меня выдвинули… Но позвольте, собственно, почему вы ко мне на «ты» обращаетесь? Я, кажется, повода не давал!

— Ах-мась-кась! Ваше Сиятельство! Простите великодушно! — рыбаки раздвинулись, и теперь Генка видел говорившего. Это был Крошелев-младший, такой же ехидный и шепелявый, как Крошелев-старший. — Усь-кузь-мись, Ваше Сиятельство! Усь-кузь-мись! У нас артель. Здесь все на «ты»! Начальников нет, как в бане. Вот и Барабашин не даст соврать — это на работе я к нему в кабинет на цыпочках вхожу и, тая дыхание, на «вы» обращаюсь… — Крошелев-младший кивнул на начальника цеха.

Барабашин недовольно буркнул:

— Как же! Ты и — на цыпочках!

— А здесь, мась-кась, я при надобности его пошлю кой-куда, и он ничего, переживет. У артели свои законы, так что и ты, Сиятельство Торговое, — еще больше распаляясь, выкрикивал Крошелев-младший, — катись…

— Но-но! Одержи назад. Дети тут, — перебил Крошелева Генкин отец.

Виктор Павлович сидел с открытым ртом, выпятив крупные кроличьи зубы. Кое-кто из мужиков ухмыльнулся на одинокий хохот Крошелева-младшего, очень довольного самим собой.

— Не дергайся, Крошелев, — вмешался дядя Вавилкин, — человек, может, первый раз на артельную рыбалку, а тебе лишь бы подначить. А вам, Виктор Палыч, я то скажу: «На чьей телеге едешь, того песни и пой». Пословица. То бишь мудрость народная.

Прочихался от дорожной пыли и притявкнул спаниель Кеша. Шуршали колеса по асфальту, щелкала в днище галька. Рыбаки молчали, Генка оглянулся на Сережу — тот еще спал. И хорошо, что спал, не слышал, как его отца тут осадили. «Вот о каком казенном короле говорила бабушка», — подумал Генка.

Молчание давило. Обычно рыбаки ехали весело, с шуточками и россказнями. Один выговорится — другой подхватит. А тут словно кто лягушку раздавил — так неприятно было.

— Дяденьки! Рыбаки-мужики! У кого лимонад есть? Пить хочется! — воскликнул Генка. (Пить ему не хотелось, просто так попросил.)

Рыбаки заоглядывались, кое-кто полез в шарабаны, но лимонада ни у кого не нашлось.

— Эх, вы! — с деланным огорчением упрек-пул Генка. — А признайтесь по совести: кто из вас бутылку для себя забыл? У каждого припасена? А?

— Гена, может, пива?

— Еще чего! Оно горькое!

— Генка, а кофейку? Из термоса?

— Нет, дядя Костя. Оно у тебя с коньяком. Сам вечно хвастаешь.

Засмеялись. Точно подметил. Этому Дерябину кто-то посоветовал коньяком от низкого давления лечиться. Вот он и лечится.

— Потерпи, Гена. Скоро родник должен быть. По левую сторону, сразу после Шанхая.

«Шанхаем» называли дачный поселок «Лучевой» за то, что выросли три тысячи дач за два года беспорядочно, как грибы после дождя.

У родника остановились, попили холоднющей водицы, от которой сводило скулы и болели зубы.

Потом ехали и обсуждали: хорошо или нет дачу иметь. С одной стороны, получалось, что хорошо: свои овощи-фрукты, домишко, и все ж не брюхом на диване у телевизора. С другой, — плохо: к одному озеру привязан, рыбачить скучно. И все согласились с мнением Семякина — семейство отправить на дачу, а самому махнуть артельно на рыбалку. «И овцы сыты и волки целы», — переделал пословицу Вавилкин.

Дорогой пришлось еще два раза останавливать машину, — Ивану Кузьмичу все не терпелось. Живот подводил. Мужики ерничали, советовали всякую чепуху. Один Виктор Павлович молчал угрюмо, смотрел внимательно на убегавшее шоссе…

…А дом сквозь окна ушел

Последние километры оказались самыми длинными и утомительными — трясло, мотало, болтало, подбрасывало и влет отпинывало из стороны в сторону. Деревья уже не отлетали назад, как на шоссе, а корявыми ветвями шаркали по брезенту, словно хотели задержать машину, не допустить ее к Култозеру.

Припорошенные дорожной пылью, смолкли разговоры. Один дядя Гена Мериканов не сдавался и в одиночку, смеясь самому себе, настойчиво врал старыми анекдотами о Волке и Зайце: «Во, вспомнил. Заходит как-то Заяц в пивной бар…»