Святое дело

Двадцать семь порывов, ни больше ни меньше; пехотный склад на двести катушек; бомба в пятьсот килограммов. Поразительная точность и ни капли достоверности!

— Не слыхать что-то самолетов было, — усмехнулся Есипов.

— С большой высоты бомбили, — ничуть не смутился Разлука. — С четырех тысяч.

Теперь еще и точно вымеренная высота!

— Чем же ты высоту определял? Линеечку на складе выпросил?

Разлука с укоризной и сожалением качнул головой:

— Жаль мне твоих деток, дубок милый.

— Это почему?

— Фантазии у папы с гулькин нос. «Линеечку»!

— Трепач ты, Разлука. — Есипов облегченно вздохнул и полез за кисетом. — Подымим, а?

— Как угодно, — косо передернул плечами Разлука и, всерьез обидевшись, смолк. Он сбросил шинель и принялся за починку, больше не говоря ни слова.

Я следил за Разлукой. Когда он увлечен каким-нибудь занятием, лицо у него задумчивое, в светлых выпуклых глазах тихая грустинка.

С первым весенним солнцем нос и запалые щеки Разлуки покрываются мелкими-мелкими веснушками. Сейчас он еще только начинал рыжеть: значит, скоро быть настоящему теплу. Это он сам так вещал, Разлука.

Шов готов. Разлука перекусил стальными зубами суровую нитку. У него все передние зубы стальные, верхние и нижние. В Сталинграде, в рукопашной, прикладом выбили. Концы проводов Разлука всегда зачищает зубами: «Фирменные кусачки».

Разлука исследовал свою шинель, обнаружил еще две дыры поменьше.

Наверху становилось тише, и моторы за автострадой заглохли.

Есипова нудила тишина. Он запрашивал линию чаще, чем была в том нужда, поглядывал на Разлуку.

Тот — ноль внимания, целиком ушел в портняжничество.

— Подымим, а, Разлука?

— Занят. Сам сверни, — назначил откуп за оскорбление Разлука. Есипов и впрямь ловко крутил цигарки: раз-раз, и готово.

Мир восстановился.

— Расскажи чего-нибудь, а, Разлука? — Есипов настроился слушать очередную историю, полную небылиц и нарочитого вранья.

Молчание для Разлуки состояние противоестественное, но сейчас, видно, он был настроен на другое. Сбив щепкой нагар с коптилки, некоторое время внимательно изучал перекрытие. Оно из крышек от снарядных ящиков. При взрывах сквозь щели просыпалась земля.

— Шалаш сиротский, а не блиндаж, — констатировал Разлука.

Настроение Есипова омрачилось. Чего доброго, я прикажу переделать землянку или отрыть новую.

— Тесно ему, — буркнул Есипов. — Дворец ему на сутки воздвигни.

— Дворец нам ни к чему, а блиндаж человеческий не помешает, — сказал Разлука серьезно. — Помните, товарищ гвардии капитан, какой блиндажик мы отгрохали в Новый год?

«Мы отгрохали…»

— Помню.

В канун Нового года мы устроились в кирпичном двухэтажном особняке прусского фольварка. Нам досталась комната, где прежде была детская.

Никогда в жизни не видел я столько красивых игрушек.

Золотогривый скакун на качалке; заводные лакированные автомобильчики; звери из папье-маше и гуттаперчи; радужно-яркие кубики; автоматический «вальтер» с пистонной лентой; настоящие фарфоровые сервизы и мебельные гарнитуры из дворца короля Лилипутии; карета, запряженная шестеркой, с форейторами на запятках. А куклы! Великосветские дамы в роскошных одеждах, девчонки в коротких платьицах, пухлые младенцы в белых конвертах.

Мы набросились на это разнообразное великолепие, как дети в счастливые именины. Откладывали одну игрушку, чтобы тут же взять другую. Запищало, замяукало, загудело. По полу забегали автомобильчики, промчалась карета, смешно задрыгали ногами лошадки.

Затрещал автоматический «вальтер» в громадной ручище разведчика Гомозова. Расстреляв всю ленту с пистонами, Гомозов бросил пистолетик на пол. Потом взялся за лимузин и стал заводить ключиком пружину. Делал он это с чрезвычайной осторожностью и все-таки не рассчитал свою богатырскую силу. Раздался треск, и Гомозов растерянно и виновато оглянулся на товарищей. Все вдруг умолкли и бережно отложили игрушки. Только Разлука не выпустил из рук маленького пупса. К распашонке прилип обсосанный леденец, и Разлука сосредоточенно отдирал его, стараясь не повредить ворсистую розовую фланель.

Красный грузовичок уткнулся в распахнутую дверцу шкафа и замер. Разлука, не вставая, поднял грузовичок, дал колесам открутиться и поставил грузовичок на полку. И все, как по сигналу, стали собирать игрушки и складывать их на место, притихшие и суровые.

Повинуясь указаниям Разлуки, Гомозов развернул громадный шкаф и придвинул его стеклянными дверцами к стене.

— Так спокойнее, — сказал Разлука. — Со стеклом шутки плохи.

— Дети, они ни при чем, — вытирая со лба крупные капли пота, законфузившись, добавил Гомозов.

— Бриться будем? — пришел на выручку Разлука.

Гомозов никак не мог пристроиться у трюмо. Он видел себя сразу всего, от трофейных офицерских сапог с ремешками на голенищах до добродушной лысины. Это отвлекало его. Кроме того, широкая спина загораживала свет.

— Несподручно, — пожаловался Гомозов.

Разлука понимающе кивнул, и не успел никто и глазом моргнуть, как в трюмо, там, куда пришелся каблук, зияла дыра. От нее во все стороны разбегались длинные трещины.

Есипов залился смехом, но вдруг посмурнел.