Святочные рассказы

– А ты думаешь как? – возразил Щеголев, бодрившийся и делавшийся словоохотливее по мере того, как штофы пустели. – Куда жутко пришлось: народ весь разбежался; избы, знаешь ты, супостат разорил, очистил все до последнего зернышка; сами прохарчились… захочешь пирожка, ладно, мол, – льду пососешь; захочешь щец – водицы похлебай, а другого и не спрашивай!..

– А что, примерно, бывал сам в сражении? – перебил мельник, выставляя вперед подбородок и осеняя рот крестным знамением.

– И-и… Александр Елисеич, спросите, где он только не был, каких сражений не видал, ходил под Кутузовым против француза, подлинно любопытствия всякого достойно! – произнес пономарь, значительно обводя косыми глазами компанию и потом стараясь снова остановить их на мельничихе, которая переминалась на одном месте, как откормленная гусыня.

– Так ты Кутузова-то видал? сказывают, сильный, примерно, был человек… – спросил мельник, глубокомысленно насупивая брови.

– Кутузова-то! – воскликнул Щеголев, заливаясь снова разбитым своим смехом и хорохорясь несравненно более прежнего. – А ты думаешь как! Как сядет, бывало, на коня… ух! ничего, говорит, не боюсь! Сам батюшка-царь его жаловал, раз на параде собственноручно целовал его. Русак был, настоящий русак! Кутузов, говорит ему, возьми себе за услуги твои Смоленское… возьми уж, говорит, и Голенищева в придачу! Вот так настоящий был воин! Ничего, говорит, не боюсь! Куда ни покажется – так лоском и кладет супостата! Как ты думаешь: сам на коне сидит, а над ним, слышь ты, орел летит… ничего, говорит, не боюсь!..

– Ну, а сам-то ты, сам бывал в сражениях? Страшно, чай? – продолжал расспрашивать Александр Елисеич.

– Чего страшно! ничего не страшно: француз ли, супостат ли… пали, да и только! Бей его, врага-супостата! – крикнул Щеголев, ударив кулаком по столу.

– Я чай, в пушку ударили? – вымолвил пономарь, взглядывая из-за мельничихи.

– В пушки ударили, в барабаны забили, – пули и картечи летели нам навстречу! – подхватил Щеголев, отчаянно потряхивая головою, в которой начинала уже бродить нескладица.

– Лександр Елисеич, еще стаканчик, полно тебе спесивиться, – откушай! – перебил Савелий.

– Нет, Савелий Трофимыч, надо настоящим делом рассуждать, ей-ей, примерно не по моготе…

– Кондратий Захарыч, милости просим!

– Много довольны, кушайте сами; много довольны вашим угощением, – отвечал пономарь, принимая стакан и раскланиваясь на стороны.

– Кума Матрена Алексеевна, не обессудь, просим покорно, – продолжал хозяин, осклабляя зубы на мельничиху, которая сидела понурив голову, с видом крайнего изнеможения, – понатужьтесь еще, дай тебе господи долго жить да с нами хлеб-соль водить…

Мельничиха допила вино, потупила глаза и прокатила стакан по столу, что значило, что она напрямик отказывалась.

– Сват Данила, угощайтесь, – ну, первинка тебе, что ли!..

– Так и быть, согрешу, – обижу свою душу, – выпью во здравие и многолетие!..

– Вот так-то… Эй, Авдотья, давай перемену! – крикнул хозяин, упираясь спиною и локтями в толпу, которая чуть не сидела на его шее, и оборачиваясь назад к печке, где слышался пискливый говор баб и звяканье горшков.

– Сейчас! – отозвался пронзительный голос, покрывший на минуту шум гостей.

Вслед за тем послышались звуки, похожие на то, когда ломают щепки, но означавшие, в сущности, что хозяйка отвесила несколько подзатыльников ребятам, осаждавшим блюда. Минуту спустя из середины толпы выступила жена Савелия, сопровождаемая двумя снохами, державшими в каждом руке по огромной чашке.

– Куманек, сватушка, кушайте, угощайтесь, милости просим; кумушка Матрена Алексеевна, прикушай, касатка, ты у нас дорогая гостьюшка, – сказала хозяйка, сухая, высокая баба с сморщенным лицом и провалившимися губами, которые корчились и ежились, чтобы произвести приветливую улыбку. – Кушайте, родные вы мои, – не судите хлеб-соль, укланялись, угощаючи вас, – продолжила она, отвешивая маховой поклон мельничихе, тогда как обе снохи подставляли чашки гостям, сидевшим со своими ложками на лавках.

– Много довольны вашим хлебом и солью! спасибо за ласки и угощенье, дай тебе и деткам твоим всяческого благополучия от царя небесного! – раздалось отовсюду.

– Авдотья, давай перемену! – крикнул снова Савелий, начинавший покачиваться во все стороны, несмотря на то что сильно упирался на старосту.

– Кумушка, Матрена Алексеевна, не побрезгай, возьми хоть орешков, хоть орешков возьми… – говорила хозяйка, кланяясь и поднося чашку с орехами мельничихе. – Возьми, не прогневайся, возьми, ужотко деткам твоим зубки позабавить, себе на потеху…

– Пули и картечи… летели… к нам навстречу! – пробормотал неожиданно Щеголев, поднимая голову.

– Ну, господь с тобой, касатик, – отвечала хозяйка, – кушай во здравие!..

– Авдотья, давай перемену! – крикнул снова Савелий. – Эге… ге… брат Щеголев, – присовокупил он, размахивая руками пред сотским, который клевал носом корку пирога, – что ж ты хотел-то всех лоском положить?..

– Давай!.. – прохрипел Щеголев, болтнув головою, как будто кто дал ему подзатыльника. – Ничего не боюсь!., пули… картечи… летели…