Священный вертеп

Кардинала дель Монте избрали большинством голосов. Нечего было опасаться, что он вздумает заняться преобразованием церковных нравов. Серьезные занятия вообще не были в его вкусе. Он думал только об удовольствиях, а все остальное было ему глубоко безразлично. Достойный папы, один из любимых фаворитов Павла третьего принял имя Юлия третьего. Уроженец Рима, выходец из бедной семьи ремесленников, он шаг за шагом поднимался по высокой иерархической лестнице и обязан своей карьере, как говорит Бейль, тем, что «был очень красив в молодости; не трудно догадаться, каким путем он достиг высоких званий при римском дворе». Он был столь же циничен, сколь и распутен. Он не скрывал своего влечения к отрокам, прислуживавшим ему; не раз его ловили на месте преступления, хотя он не делал из этого никакой тайны, ибо отлично понимал, что именно подобные нравственные качества приближают его к цели. И он не ошибся! Бейль собрал любопытнейшую корреспонденцию Юлия третьего — его переписку с римской куртизанкой, возлюбленной святого отца и еще одного кардинала. Оба любовника никогда не были соперниками, а напротив, оставались ближайшими друзьями. Они сообща воспитывали детей куртизанки, а также сообща приглашали их впоследствии на свои оргии.

Никакие разногласия не омрачали трогательной дружбы внутри этого тройственного союза.

Письма Юлия третьего, опубликованные Бейлем, свидетельствуют о распутстве, по сравнению с которым все, о чем мы рассказывали выше, является невинным пустяком.

Мы совершенно не в состоянии изложить их здесь. Да и к чему: все, что уже сказано, дает ясное представление о нравственном облике святого отца Юлия третьего.

ОРГИИ В ВАТИКАНЕ.

Желая задобрить Карла пятого, Юлий пообещал открыть собор в Триенте, который его предшественник преждевременно закрыл, не доведя до конца. Папа знал, как важно было монарху сохранить равновесие между протестантами и католиками.

Удовлетворенный этим сообщением, император направил посла поздравить нового папу и уточнить дату созыва собора. Юлий третий восторженно принял посла, но, когда встал вопрос об открытии собора, потерял дар речи и стал бессвязно бормотать.

Обещание было дано слишком поспешно — во всяком случае он не рассчитывал столь скоро его выполнить. Беседа с послом привела его в уныние — а этот почтенный человек так ценил спокойствие и безмятежность!

Он попытался робко возражать, ссылаясь на то, что надо заручиться согласием французского двора и монархов главных областей Италии, и добавил с лукавой усмешкой: "Мы всего несколько дней, как взошли на апостольский трон.

Согласитесь, что прежде всего надо отпраздновать это событие, заняться пиршествами, а уж потом приступать к делам…" После аудиенции посол написал императору о впечатлении, вынесенном им из беседы с папой: «…он готов на любые уступки, лишь бы ничто не нарушало его беспутной и праздной жизни в Ватикане».

«При дворе Юлия третьего, — рассказывает один заслуживающий доверия летописец, — дни и ночи проходили в пирах и сатурналиях. Очень часто во время пиршества папа, окруженный кардиналами и куртизанками, снимал с себя одежду, предлагая гостям последовать его примеру. Затем, напялив на голову маскарадный колпак, он во главе этого причудливого хоровода начинал бегать по садам Ватикана, приплясывая и распевая непристойные песни».

Тот же автор приводит следующее циничное замечание, брошенное папой во время обычной ночной пляски. «Послушайте, — обратился он к своим кардиналам, — как бы повел себя народ, если бы мы днем со свечами в руках устроили шествие, распевая непристойности и шутки вместо гимнов?» «Он бы нас забросал камнями», — ответил без запинки один из кардиналов. «В таком случае, — заявил папа, — мы обязаны нашей одежде избавлением от заслуженной кары».

Летописец отмечает, что последние слова папы не встретили ни у кого возражения.

«Ничто, — пишет он далее, — не даст точного представления обо всем, что творилось при дворе Юлия третьего. Его святейшество почти всегда во хмелю и большую часть своих ночей проводит в оргиях с куртизанками, отроками и кардиналами».

Надо думать, что и священная коллегия была в восторге от сделанного ею выбора.

ПРО СТОРОЖА ОБЕЗЬЯН И ВЛЮБЛЕННОГО ПАПУ.

В те времена, когда Юлий третий был епископом в Болонье, он поселил у себя во дворце юношу, которого прозвал в шутку Иннокентием (что значит невинный). Юноша был его фаворитом и одновременно сторожем обезьян, с которыми у него было много общего. Своим усердием и нежной привязанностью юноша покорил сердце повелителя и вскоре получил право распоряжаться во дворце, как у себя дома. Молодой проказник порой позволял себе лишнее, но когда обезьяны по его наущению гурьбой налетали на почтенных епископов дель Монте, захлебывался от восторга.

По словам некоторых летописцев, Иннокентий (его еще звали Бертучино — обезьянка) был внебрачным сыном будущего папы.