Священный огонь

Миа очнулась только в январе. Она очень ослабела, чувствовала себя уставшей. Волос на голове и теле не было. Кожа вздулась и покрылась красными пятнами, как от кори. Ей надели на пальцы холодные тяжелые кольца, голову сдавливало что-то невыносимо тесное, но врачи попросили ее ничего не трогать. Первые два дня она то и дело сжимала кулаки, поднимала к свету руки, неторопливо и с удовольствием поглаживала ими лицо, а иногда облизывала пальцы и эти холодные гладкие кольца.

Она съела поданные ей грибы, потому что врачи и сестры жаловались, когда она отказывалась есть.

Она утратила навыки чтения.

На третий день она проснулась с отчетливым новым ощущением смысла и ясности окружающего мира и обнаружила, что мелкие косые каракули опять превратились в буквы и слова. Она открыла свой ноутбук и с полным изумлением посмотрела на экран. Там мелькали обрывки какой-то невообразимой канцелярщины и экономической ерунды. Она весь день хохотала, дрыгала ногами, глядя на экран и расчесывая зудящие швы на голове.

Потом она поднялась с постели и принялась бродить по больничной палате. Поставила в клетку плошку с водой и тарелку с овощной смесью, но крыса почти все время спала. Просто лежала не двигаясь – розовая, с чуть отросшей шерсткой. Медсестра спросила ее, придумала ли она крысе какое-нибудь имя, но она не могла придумать ничего подходящего, и грызун остался безымянным.

Вечером позвонила ее дочь из Джакарты, но ей ни с кем не хотелось разговаривать. Она попросила медсестер передать, что отлично себя чувствует. За весь вечер Миа не проронила ни слова и ничего особенного не делала. Она начала понимать, что палата буквально нашпигована постоянно наблюдающими за ней устройствами. Некоторые из них работали так умно и тонко, что оставались практически незаметными.

На четвертый день ей дали другую, твердую, пищу, которую можно было жевать, и чуть-чуть очень вкусных сладостей. Она попросила добавки и обиженно поджала губы, когда ей отказали. Затем на нее надели очень симпатичные синие шерстяные брюки, отстроченные и с отворотами, и провели в комнату, которую здесь называли детской, хотя никаких детей в ней не было. Комнату предоставили в ее полное распоряжение, и она ей очень понравилась. Наполненная ярким светом, как в летний солнечный день. Тут же стояли тренажеры и другие приборы, на которых можно было потренироваться. Она так и делала – поднималась, поворачивалась и чуть ли не кувыркалась на мягком полу до тех пор, пока ее брюки слегка не испачкались. Тогда она оставила тренажеры и отряхнула брюки.

Она вернулась к себе в палату и посмотрела информационные программы по ноутбуку. Долго и оживленно болтала в чате с доктором Розенфельдом об американской политике в 2030-х годах. Ее очень интересовали политические события в период мирового кризиса тридцатых годов, и когда она подумала о случившемся после того, то сильно была взволнована. Она долго рассуждала на свою излюбленную тему – о глупости политики и политиков тех лет – и просто кипела от негодования. Доктор Розенфельд сказал, что ее операция прошла очень успешно. Он тоже спросил, назвала ли она как-нибудь грызуна.

Она не могла понять, почему их так беспокоит эта тема. Крыса ей не слишком нравилась.

На пятый день ее познакомили с другой пациенткой, также прошедшей через NTDCD. Ее звали Жюльетт Рамачандран. Она увидела очень милую молодую женщину, которой на самом деле исполнилось сто тринадцать лет. До операции Жюльетт была слепой из-за катаракты и ее повсюду сопровождал постсобачий пес-поводырь, умевший хорошо говорить. Миссис Рамачандран много лет работала в службе социальной помощи и держалась подчеркнуто любезно. Она, Жюльетт и пес прекрасно провели время, долго беседовали о лечении и других вещах.

У собаки вновь выросла шерсть, тогда как Жюльетт украсила голову шелковым тюрбаном. Пес болтал без умолку, но Жюльетт сказала, что эта фаза скоро завершится.

Она повторяла слова: «Миа Зиеманн». Отчего-то они ее смешили.

– Вы знаете, что вас зовут Миа Зиеманн?

Она поняла, что Жюльетт чрезмерно возбудилась.

– Ладно, оставим это: Миазиеманн, Миазиеманн, – не будем сыпать соль на раны.

Жизнь Жюльетт не стала легче, когда к ней вернулось зрение. Она откровенно поведала о возникших у нее проблемах и заметила, что до сих пор волнуется, когда четко видит предметы.

Вести себя Жюльетт следовало более тактично и приветливо. Миа решила, что ей будет очень трудно откликнуться, если кто-нибудь обратится к ней по имени.

На шестой день она начала отзываться на свое имя, и медперсонал стал относиться к ней не только лучше, но более чем хорошо. Когда ее спросили, дала ли она имя крысе, она сказала:

– Фред.

Ей возразили, заявив, что это мужское имя, но она пояснила, что Фред – сокращенно от «Фредерика». Она вынула крысу из клетки, посадила ее себе на колени и убедилась, что та съела овощную смесь. Такое поведение очень порадовало врачей.