Пролог
1/13
Сегодня была та смена, которая самая страшная. Предыдущая еще ничего, по крайней мере, от предыдущей нельзя получить таких «подарков», как клизма не раствором, а простой водой или укол трупной жидкости. Предыдущая даже иногда сонирует трубки больным… вчера, впрочем, не сонировала. И не кормила. Кормила еще одна, до неё, но кефир оказался просроченный, и сильно, поэтому после этой кормежки стало только хуже.
– Здорово, ханурики, – произнес кто-то неразличимый. – Ну чо, зэка… Ща задристаете мне тут всё на хрен, вонючки… Лютик, приволоки клеенку, – это куда-то в коридор. – Надо коматозникам жопы помыть.
…Самое плохое – это то, что ничего невозможно сделать. Даже дышать нормально, и то невозможно, потому что в трахее – железная трубка, и что-то там совсем не так, как надо, потому что от кислородного голодания с каждым днём всё хуже и хуже. Оставшиеся относительно целыми правая рука и правая нога принайтованны к койке намертво, левая рука с раздробленными выстрелами локтем и предплечьем, впрочем, тоже. Свободна только левая нога, но с левой ногой такое, что про это лучше не думать. Там нет сустава. Тазобедренного. И нет колена. Есть, кажется, какие-то костные осколки – когда его переворачивают, слышен омерзительный хруст, осколки трутся друг о друга.
Боль, конечно, тоже есть, но к боли он быстро привык и адаптировался – сказалась прежняя практика. Боль – это было не самое плохое. Он понимал (в те моменты, когда возвращалось сознание), что умирает – то, что они делали, смерть не отсрочивало, только приближало. И он понимал, как он умирает. От чего. Конечно, не всё, но большую часть – к сожалению, понимал.
Левую руку отмотали от железной трубы – если бы он мог орать от боли, он бы орал, но в горле железная трубка, и, кажется, гноится стома… Взяли за плечо и за то, что осталось от тазобедренного сустава. Грубо дернули вбок, переворачивая.
Патрубок пережало, дышать стало совсем невмоготу. Мало того, что аппарат дышит слишком медленно, так еще и это.
Ну всё.
Вот сейчас…
В глазах темнело – потому что к удушью и первой боли прибавилась вторая боль. Там сплошные нарывы, а в них, со всей дури – зазубренным старым наконечником…
– Чего ты жмешься, целка? – Раздраженный голос, и новый тычок. – А ну, скотина, давай!
Удар по больной руке, хлесткий, короткий. Потом – по ноге, по бедру, кулаком, и боль взрывается в голове миллионом неоновых искр, и отчаянно нужно дышать, но воздух вязнет, и приходится ждать, пока аппарат соизволит сработать.
Как же хочется потерять сознание и умереть.
Да, именно в таком порядке.
Больше не могу.
– Немедленно прекратите манипуляцию. – Фэб стоял в дверях палаты, а позади него Кир аккуратно укладывал на пол Лютика, второго санитара. Рыжий, оттеснив Фэба плечом, бросился к койке.
– Господи… ты что делаешь, садист?!
– Слуш, ты, зэка, отвали, – санитар сплюнул сквозь зубы. – Допрыгаешься ща.
Фэб быстрым шагом подошел к койке, взял санитара за плечо и швырнул по направлению к двери – Кир подхватил его, пару раз двинул по сытой кормленной роже, и толкнул на лавку, стоящую у стены в коридоре.
– Сиди тут, – приказал он. – Попробуй только уйти. Уйдешь – найду и убью. Понял, тварь? Повторить?
– По-по-понял… – проблеял тот.
– Малаца, – одобрил Кир. – Мужики, что там?
– Кошмар, – односложно ответил Фэб. – Рыжий, подожди, я сам подышу его. Ит, это мы… давай, милый, надо лечь на спину… вот так, хорошо, хорошо… потерпи, сейчас поможем. Совсем чуть-чуть потерпи.
– Трубка забита, не смогу сонировать. Надо вынимать, – рыжий заозирался по сторонам. – Эй, козлина! Трубки на смену стерильные где?
– Нету. Простые есть, в шкафу…
– Охренели?! Где укладка с зондами? Где у вас тут вообще всё, а?
– Кир, подожди, не кричи, – попросил Скрипач. – Ребят, попробуйте всё-таки сонировать… она по диаметру не совпадает, слишком маленькая… так, морда, быстро сюда ларингоскоп, набор бужей и новую трубку, – распорядился он. – И вызовите главного врача. Я его хочу харей ткнуть в это всё!..
– А чего такое «бужи»? – не понял санитар.