Священник

Я улыбаюсь, мгновенно узнавая ее голос, мягкий и с хорошо поставленной речью, несомненно женский.

- Я выслушаю твое признание, - повторяю слова, которые я произнес сотни, а может быть, и тысячи раз. Эти мирские слова подразумевают служение Господу, но они кажутся ей неправильными. Лишенными смысла. Я подаюсь вперед, слегка наклоняя голову к перегородке, потому что не хочу упустить ни слова.

- Я сделала нечто ужасное и не могу простить себя.

Пять дней. Она приходит сюда как по расписанию. Я даже не должен был быть здесь сегодня, но я пришел. Ради этого. Ради нее. Потому что за столь короткое время она стала своего рода одержимостью. В прошлый раз, когда она приходила, исповедь проводил Отец Дениелс, но она не открылась ему. Только мне. И это не дает мне покоя. Прошло пять дней, и она всегда говорит одно и то же. "Я сделала нечто ужасное, и не могу простить себя". И каждый день я даю ей один и тот же чертов совет - я в ожидании. Терпеливо жду момента, когда она поведает мне свои темные тайны.

До тех пор мы претворяемся, исправно играя свои роли. Возможно, это то, в чем она нуждается прямо сейчас - быть потерянным ягненком, ищущим своего пастыря. Что бы ни терзало ее день за днем, она никогда не признается в этом, но пытается. Однажды она сделает это. И я жду этого момента.

Каждый раз, когда она приходит, я на грани, отчаянно пытаюсь услышать, как правда слетает с ее губ. Мне хочется знать, что она сделала. Хочется верить, что эта девушка - милая девчонка с печальными глазами - на самом деле испорчена. Так же испорчена, как и я? Эти мысли не должны быть такими волнующими.

Я прижимаюсь спиной к деревянной стене, заставляя себя оставаться на месте и не наклоняться вперед, чтобы мельком увидеть ее лицо.

- Господь прощает тех, кто искренне раскаивается, Делайла, - повторяю я, словно заевшая пластинка. После этого она обычно уходит, но не сегодня.

- Я раскаиваюсь.

Нет, это не так. И именно этот момент настолько интригует в ней.

- Тогда почему ты приходишь сюда каждый день?

- Потому что я не хочу чувствовать это.

- Тогда просто перестань.

- Я не могу.

Я улыбаюсь.

- Зачем, думаешь, люди исповедуются, Делайла?

- Чтобы почувствовать себя лучше?

- Нет, потому что, если я скажу им, что они прощены, это позволяет их совести оставаться чистой.

- А что, если я заслуживаю это чувство вины? - Нет ничего прекраснее того, как какая-то заблудшая душа занимается самобичеванием.

- Если ты будешь продолжать так думать, то будешь и дальше нести на себе бремя этого креста.

- Я не знаю, как избавиться от этой тяжести, - шепчет она.

- Просто отойди от столба для бичевания, Делайла.

После короткой паузы ее рука прижимается к перегородке, и замысловатая решетка впивается в молочную кожу ее ладони. Меня накрывает желание прикоснуться к ней, нашептывая на ухо о том, насколько прекрасна эта маленькая грешница, наполненная печалью.

- Спасибо, Отец, - ее рука соскальзывает, и она покидает кабинку.

***

- Я ухожу. – Мой взгляд отрывается от бумаг на столе. Отец Дениэлс задерживается в дверях, на его лице дружелюбная улыбка. Подозреваю, что он слишком налегает на вино. Его седые волосы коротко стрижены, а воротничок впивается в пухлую шею. - Ты справишься с этим? - кивает он в сторону бумаг.

Я выдаю, как мне кажется, дружескую улыбку.

- Все в порядке. Спокойной ночи.

- Спокойной. - Он уходит, и я снова возвращаюсь к документам, на первый взгляд они кажутся рабочими, но на самом деле они мои личные.

В этот раз я изучаю финансирование школы в Пуэрто Рико, которое, конечно, никогда не состоится. Отмывать деньги через церковь - это все равно что отнять конфетку у ребенка. С одной стороны, анонимные пожертвования, а с другой - благотворительный проект, на самом деле перечисляются на оффшорный счет компании.

Звонит мой телефон, пронзительный звук эхом разносится по кабинету.

- Да?

- Джудас, это Рено. - Рено является главарем одной из уличных группировок в северной части Лондона. Он сбывает большую часть товара через меня - главное звено в цепочке.

- Рено. Как дела? - я понижаю голос, так, на всякий случай.

- Слушай, я буду откровенен с тобой, Итальянцы предложили мне сделку, - говорит он с грубым лондонским акцентом. Чертова семейка Моретти достает меня каждый день.

Я зажимаю переносицу, сдерживая стон.

- Сколько?

- На десять процентов меньше.

- Я предложу столько же, но только если ты и дальше будешь молчать.

- Хорошо, - он вешает трубку, и я ударяю кулаком по столу. Дерьмо!