Светло, синё, разнообразно…

Занимайте места, музыканты,
Принимайтесь готовить к работе
Контрабасы, фаготы, литавры
И прекрасные флейты и скрипки свои!

В черно-белом ступая неспешно
И торжественно в бархате платий пурпурных,
Выходите и стройтеся хоры,
Раскрывайте прекрасные ноты свои!

Вот маэстро восходит, как царь на престол
(Тишина! Приготовьтесь! Вниманье!),
Вот он руки свои над головами простер
(Приготовьтесь, вниманье, друзья!)…

Вот бесшумно вознес к поднебесью
Тяжкий занавес крылья свои…

Начинай нашу вечную песню
О мечте и надежде во славу любви!
Наша вечная песнь – о мечте и любви.
Мы пришли, мы пройдем – ты вовеки живи!
Мы пройдем – ты живи!..

2009

Жизнь продолжается

Был прогноз
Не ждать ни ветра, ни мороза,
Но мороз,
Наверно, не читал прогноза:
Щиплет щеки, обжигает нос.
И все же, невзирая на мороз,
Жизнь продолжается,
Жизнь продолжается,
И душа мечтать не устает!
Две войны.
Едва очнулись мы, и снова
Две войны,
Опять покоя никакого,
И неясно, что же впереди.
И все-таки, куда ни погляди,
Жизнь продолжается,
Жизнь продолжается,
И душа мечтать не устает!
– Как дела?
– Ой, о делах давай не будем.
– Как семья?
– Тогда давай дела обсудим.
– Как здоровье?
– Было и прошло.
Но выгляжу при этом хорошо!
Ночь темна,
А все равно рассвет настанет.

Снег, зима,
А все равно снега растают.
Видно, где-то твердо решено,
Что все же, невзирая ни на что – что?
Жизнь продолжается,
Жизнь продолжается,
И душа мечтать не устает!
И, разумеется,
Все, о чем мечтается,
Будет!
Обязательно!
Вот-вот!

Воспоминания

Моя мама, моя учительница

В 2003 году мы с сестрой впервые оказались на «Коммунарке» в десяти километрах от Москвы. Обширный кусок леса, огороженный высоким глухим забором. Бывшая дача Ягоды. Когда владельца расстреляли, дача отошла к НКВД, которым он до того командовал. Просторную поляну посреди леса до сих пор именуют «расстрельной». Здесь внавал зарывали убитых сталинской Лубянкой людей – среди них значится и наш отец. Ким Чер Сан, «японский шпион», как гласит обвинение 1938 года. Читал я его «дело» (сейчас Лубянка разрешает прямым родственникам знакомиться с этими папками). Два подробнейших самооговора: один записан собственноручно, другой – рукой следователя. На суде отец категорически отказался от показаний. Когда я получал «дело», эфэсбэшник пояснил: тогда многие подписывали под давлением следствия все, что им диктовали, – в твердой надежде, что, отказавшись от своих показаний на суде, получат шанс для справедливого пересмотра.

Расстреляли папу в тот же день, когда и осудили, – 13 февраля 1938 года.

И вот здесь, под снегом, лежат эти бесчисленные кости, и среди них наш отец. И уже никто не скажет, где именно, следов никаких. Осталось только тихо положить принесенные темно-бордовые розы прямо на этот снег под этот случайный куст.

Кого не убивали, везли в вагонзаках по всему Союзу. Эшелоны останавливались, теплушки открывались, человечье понурое стадо высыпалось наружу, сбивалось в длинную колонну и брело на зону. За колючки, в бараки. И там рассыпалось по шконкам, по двухъярусным нарам – в этаком-то стаде брела и наша мама, Нина Всесвятская, красивая, молодая (тридцать лет, всего-то!) учительница, мать двоих детей, виноватая в том, что была женой «японского шпиона».