Капитан поднял бинокль. В хрустальной глубине стекол обрисовалась нависшая над водой корма и белые буквы названия.
— «Сверре». Порт приписки — Ставангер. Норвежец, — сказал он. — В ходовой рубке свет. В иллюминаторах по борту тоже. Какого же черта они молчат?
— Сидоренко! — окликнул капитан в микрофон. — Сигналь, какая помощь нужна. Сигналь до тех пор, пока не ответят.
Прожектор замигал короткими и длинными вспышками, и «Сверре» то выпрыгивал из мрака, то снова пропадал в темноте, повинуясь кнопке переключателя.
И опять норвежец не ответил на вопрос траулера.
— Отставить, Сидоренко, — сказал капитан, убедившись, что ответа не будет. — Не выпускай его из луча. Гришин, спускай на воду шлюпку. Бери с собой Кравчука и Агафонова. Выясни, что там произошло.
Когда старший помощник ушел, капитан снова поднял бинокль. Его насторожило то, что на воде вокруг «Сверре» не было ни одной шлюпки, ни одного спасательного плотика. И никакой суеты на палубе. Ничего, что обычно сопровождает катастрофу. Будто норвежец застопорил машину и лег в дрейф на час, самое большее — на два из-за какой-нибудь мелкой поломки.
Он вдруг вспомнил, что в радиограмме, принятой ночью, говорилось что-то о ватерлинии. Внимательно осмотрел нижнюю часть борта от носа до кормы, но ничего необычного не увидел, кроме грузовой марки, недавно подновленной белой масляной краской.
— Тебе не кажется, что мы пришли слишком поздно? — услышал он за спиной голос штурмана, поднявшегося в рубку.
— Поздно? — обернулся к нему капитан.
— По-моему, люди с него уже кем-то сняты.
— А целое, с ходовыми огнями судно брошено на произвол судьбы? Ну-ка посмотри на ботдек. Внимательно посмотри. — Сорокин протянул штурману бинокль.
— Странно, — пробормотал штурман, всматриваясь в надстройки норвежского судна. — Они даже не расчехлили шлюпки.
— Вот то-то и оно! — сказал капитан. — Люди у него все на борту, это ясно, как день. Да и чего им бежать с корабля, находящегося на плаву?
— A SOS? Такое не дается в эфир ради шутки. «Именем бога... погибли шкипер и почти вся команда...» Почти вся команда, — повторил штурман. — Наверное, они уже там все... того...
— Что — того? — резко спросил капитан.
— Ничего, — сказал штурман. — Чертовщина какая-то. Возьми. — Он передал капитану бинокль и вышел из рубки.
С открытого мостика было хорошо видно, как шлюпка «Быстрого» подошла к «Сверре», как старший помощник забросил на борт кошку и как все трое поднялись на палубу. Некоторое время они стояли, оглядываясь, словно привыкая к чужому судну, потом гуськом прошли к ходовой рубке и исчезли в темном проеме открытой двери.
Прожектор погас.
И когда глаза отдохнули от яркого света, капитан увидел над восточной стороной моря слабое мутное пятно рассвета, одного из последних рассветов, предшествующих долгой полярной ночи.
Прошло полчаса.
Течение медленно разносило суда в стороны. Свободная от вахты команда траулера слонялась по палубе, посматривая на серый силуэт норвежца. Тралмейстер, делая вид, что его ничто не интересует, пинал ногой ржавые бобинцы трала и ворчал что-то насчет капитана, которому везет на что угодно, только не на рыбу. Радист разговаривал с Мурманском.
На носу расположилась группа рыбаков. Они сидели на ящиках, курили, переговаривались.
— Девять лет плаваю, — сказал один из них. — Был на Сахалине, на Камчатке, в бухте Ногаева и никогда не слышал, чтобы корабли давали такие странные SOS.
— С перепугу ишшо не такое дають, — отозвался бородатый засольщик в телогрейке и голубом берете. — Вот, помню, в Архангельске года три назад, летом было. Ветер пошел восемь баллов, свежак. Мы тогда на Колгуевском мелководье болтались. Тама волна — во! — с пятиэтажный домишше. Сперва капитан решил к Канину двинуть, потом отставил. Задумал штормовать в море. Целее, мол, будем. Там, вишь, у Канина банок превеликое множество. Напорешься в темноте на какую — могила. Ну, значит, поужинали мы, завалились на койки, штормуем. Вдруг вахтенный чуть не на карачках вкатывается к нам в кубрик, глаза белые, морда что глина.
«Братцы! — орет. — Парусник нам встречь параллельным курсом. Весь черный. И без огней!»