Сверху видно всё

Еще до института Валя успел попробовать себя в ночных клубах, наркопритонах, казино, борделях разного уровня, гей-саунах, равно как на поле для гольфа, картинге, ипподроме и под парусом дядиной яхты. Особняком стояли авиашкола и посещение тайных собраний московских неофашистов. Все это, как и многое другое, было запечатлено, зафиксировано и в виде негативов и контролек аккуратно разложено по коробочкам и конвертикам с подробными ярлычками. В том, что касалось техники и отснятых пленок, довольно рассеянный в остальных делах Севка был зануден до фанатизма.

— Когда я стану великим человеком, ты будешь стричь с меня купоны, — мечтал Валька. — Представляешь, сколько лет через пять начнут стоить мои фотки с клюшкой для гольфа или голым в бассейне?

— И с Мариком на коленках, — добавлял Севка. — Твои конкуренты за такой кадр отвалят мне лимон баксов не глядя.

У него в архиве действительно накопилось достаточно компромата на Вальку, стань он политиком или общественным деятелем, чтобы утопить его либо безбедно прожить весь остаток жизни на деньги за молчание. Но, к сожалению, Валька ни политиком, ни общественным деятелем никогда не станет, а следовательно, ни он сам, ни его конкуренты за компромат платить не будут. Будь Красильников способен сделать серьезную карьеру, у него даже в нежном возрасте хватило бы мозгов не давать повода для шантажа никому, хоть бы и лучшему другу. Но нет, их высочество грезят только о карьере шоумена — либо продюсер, либо, на крайний случай, модный ведущий, а для этого и Марик на коленках, и мутный взгляд сквозь только что опустошенный стакан, и младенческий сон со шприцем в руке, и прочие шедевры, отснятые Севой, — именно то, что доктор прописал. С дальним прицелом на эту «славу» Валентин и припахал верного Севку фиксировать его подвиги с самого начала «славных дел», а позже даже начал ему за это приплачивать.

У нерасчетливого, неорганизованного Вальки была какая-то своя, непостижимая умом и логикой дальновидность: он порой тратил кучу сил и времени на вещи, которые могли бы пригодиться лишь в далеком будущем, да и то гипотетически. Такой подход отличает гениального бизнесмена от просто хорошего, считал Валькин отец. Сева втихомолку предполагал, что папаныч отсыпает сыну комплименты в надежде разбудить в нем предпринимательские амбиции и наставить на путь истинный. Валя похвалами гордился, но слалом по злачным местам не прекращался и по-прежнему оставался главным делом жизни Красильникова-младшего. Этому делу посвящалось практически все время, свободное от учебы в Плешке — экономическом институте им. Плеханова, куда Вальке все-таки пришлось поступить, а вернее, позволить запихнуть себя заботливому предку.

Что касается Валькиного отца, которому, возможно, и не понравились бы слишком замысловатые художества отпрыска, то Севка его просто боялся. Мысли подкатиться к Красильникову-старшему с материалами, изобличающими Вальку, появлялись у него в голове просто в порядке бреда. Он же не собирался всерьез подставлять друга. И Сева Грищенко тут же понимал, что дело заведомо гнилое — торговец мебелью одной левой сотрет его в порошок вместе с собранием негативов. А из посторонних никто эти фотки не купит: Красильников богатый человек, но все же слишком мелкая сошка, чтобы кого-то заинтересовала голая задница его сына в интерьере гей-клуба.

Деньги у Валентина Сева Грищенко брал несмотря на дружбу и на то, что эти подачки его, как ни крути, унижали. Но, во-первых, стоимость пленки и печати — он не обязан это оплачивать за свой счет. Во-вторых, потраченное время, за которое он мог бы что-то заработать в другом месте. Никто его, правда, ни в какое другое место не звал, но это уже другой вопрос. Наконец, моральный аспект. На всех Валькиных тусовках Сева, хоть и считался формально приглашенным гостем, почти не ел предлагаемых деликатесов и вовсе не пил алкоголя, не кололся, не трахался, со знаменитостями не обнимался, в бассейне с шампанским не плавал и даже в разговорах не участвовал — только снимал. За одно это положена компенсация.

Со временем дружба Вали и Севы покрылась толстой скорлупой отношений заказчика и исполнителя. Грищенко это, конечно, задевало, и он защищал свое больное самолюбие растущим презрением к приятелю, чего легкомысленный, но чуткий Валька, конечно, не мог не замечать. Они уже почти не встречались просто так, без необходимости, но под всеми наслоениями, обидами и расчетами по-прежнему жила пылкая и доверчивая мальчишеская дружба. Потому Валя Красильников был не просто ошеломлен, а плакал навзрыд и кричал: «Вранье, не верю!» — когда ему сказали, что Сева Грищенко убит.