Сверхчеловек

А уж затрахался — и не говорите!

Спал на этот раз явно подольше: ощущаю, как силы почти восстановились. Ну, вернее они почти восстановились до того состояния, что было после питательной капельницы. А может?..

И точно: вижу, что штатив со знакомой бутылочкой чуть сдвинут. Значит, пока я спал, вкатили мне ещё питательной жидкости. Может, глюкозу? С чем-то.

Не важно. А важно то, что можно снова «работать над собой»!

Вот и занимаюсь. Пока не оказываюсь в состоянии сесть на своём ложе.

И никакая это не «постель». А — каталка на колёсиках. Похоже, чтоб отсюда, из реанимации, можно было перевезти меня — сразу в пыточную камеру. Ну, когда я говорить смогу. Значит — я «не смогу». Но один из шкафов с инструментами в металлических кюветах чуть приподнять от пола смог! Правда, опустил его на пол не слишком аккуратно — инструменты на полках и стёкла в дверях так и загремели! Срочно ложусь обратно, принимаю страдальческий вид.

Вовремя!

Потому что медсестра тут же входит. Подслушивала она за дверью, что ли?!

Вид у неё настороженный и как всегда хмурый. Но обследование ремней её чуть успокоило: я успел снова все удерживающие меня застёжки застегнуть и затянуть.

И вот она снова выходит.

Вздыхаю. Мысленно. Чуть не попался. А мне ну никак нельзя показывать, что я — снова в «боевой» форме!

Могут ведь и снова «приложить» по затылку. Во избежание.

Потому что если кто и представляет, на что я способен в гневе, и с «полными» способностями, так это как раз — Ханс.

Впрочем, я против него ничего не имею. На его месте я бы тоже обиделся. Потому что пусть мы и спасали Землю, как я ему показал в последний раз, но — использовал я его действительно как раба. (Ну, или как друды — нас!)

И мне как обычно не было стыдно.

Не для себя же старался.

А для Земли! И человечества.

Которым мне теперь, похоже, предстоит править единолично…

19. Месть

Вот так, с мыслями — весьма сладкими, надо сказать! — о том, как я отомщу, и буду мстить и мстить моей милой инопланетяночке, пока до мозолей себе, или ей, не сотру, я и заснул.

Просыпаюсь от тряски.

Это меня, оказывается, трясёт за плечо толстячок-доктор. А за ним стоит Ханс. С весьма грозным видом. Моргаю. Но заставляю себя лежать, словно расслабленный, сильно подвявший в холодильнике, томат.

Ханс подходит ближе, и весьма ехидно ухмыляется мне в лицо. Губы — в ниточку. Что-то лает на немецком. Доктор переводит:

— Вы хитры. Но не настолько, как предполагаете. Всё верно: никаких камер видеонаблюдения тут нет. Зато есть окно в стене, — Ханс указывает рукой куда-то мне за затылок, — И через него отлично видно, какой вы коварный и подлый враг! Мы видели, что вы можете двигаться. Хоть и с трудом. Но, значит, можете и говорить! И сейчас эти бойцы отвезут вас в пыточную камеру!

Скашиваю глаза: точно! Вокруг меня возникает целое отделение: с десяток бойцов в полной нацистской форме, и с весьма настороженными и сердитыми физиономиями.

Думаю. Похоже, пока я не мог осмотреть всю площадь комнаты, а рассматривал лишь её углы, да и то — только в верхней части, где обычно глазки камер и втыкают для лучшего обзора, действительно: не мог заметить того, что за моим затылком висит якобы зеркало. Которое и вижу теперь, переключившись на зрение подходяще стоящего бойца. Ну, теперь-то понимаю, что прозрачное оно с той стороны… Ах вы ж гады коварные!

Подловили.

Ну и ладно. Продолжаю себе лежать-полёживать, не делая никаких движений или усилий, чтоб освободить своё тело от ремней. Дюжие парни между тем хватают мою каталку и везут её к двери. И по коридору. Коридор как коридор: до середины закрашен голубой масляной краской, сверху — побелка. Но пятен сырости она не скрывает: или потолок течёт, или просто влага конденсируется наверху. Выходят в коридор, понятное дело, двери. Белые. Что за ними — понятное дело, неизвестно, но по-немецки на табличках что-то написано. Пока в головы не лезу за пояснениями — есть более насущные проблемы.

К сожалению, везли недолго: всего-то метров пятьдесят. И вот мы — в «пыточной».

А ничего принципиально нового. Ну, относительно подвалов гестапо, или инквизиции. Разные блоки с верёвками, на стенах и потолке, ужасные на вид приспособления. На белом столике разложены клещи, гвозди, и ещё какие-то железяки… В углу — мрачного вида субъект. На руках — резиновые перчатки, на нижней части лица — маска. На меня смотрит, как давешняя медсестра: словно на врага. Ну правильно — враг я и есть.

Словом, Ханс подготовился.

Лежу себе, жду. Моргаю. Ханс говорит что-то с раздражением. Доктор переводит:

— Хватит прикидываться. Вы уже можете говорить. Почему молчите?

Продолжаю молчать, легонько этак забравшись «моему» Хансу в мозг.

Вижу тут странную смесь: и уважение, и опасение, и желание действительно выведать у меня, как это я стал сверхчеловеком. И действительно готов он пытать меня. И моё молчание злит и беспокоит его. А больше всего его напрягает, что я не сопротивляюсь.