Сватовство

Возможно, Лариса немного скрытничала, Фаина Борисовна уже заметила за ней, что она обладает завидной реакцией замыкаться в себе. Как это Федосья Тихоновна сказала про дочь? «Вся обида ушла в себя…» Да, да, кажется, так. И Федосья Тихоновна углядела в Ларисе такую особенность, иначе об этом не вспомнила бы.

И все-таки — Фаина Борисовна чувствовала — не настолько Лариса скрытна, чтобы не сказать преподавателю об обыденной для студента вещи, где бы ей хотелось работать. Видимо, Ларисе и в самом деле было безразлично, преподавать ли в школе или закончить аспирантуру и, как Фаина Борисовна, остаться в университете при какой-нибудь кафедре.

У Надежды же Фаина Борисовна о планах на будущее даже и спрашивать не стала. Тут ясно и без вопросов: Надежда — воплощение бездумности. Ей бы только покрикливее вырядиться да похохотать.

Нет, нет, Фаина Борисовна не обижалась на девушек. То, что нужно сделать сегодня, то, что требовала от них Фаина Борисовна в данный момент, они выполняли безукоризненно. Может быть, им не хватало инициативы, творческого жжения, так разве можно требовать этого от всех людей подряд? Творческий зуд возникает, когда перед человеком сияет заманчивая звезда.

Фаина Борисовна попросила девушек разнести по карточкам собранный утром материал.

— В Москве будет некогда… Мы все должны обработать здесь, на месте.

Надежда слегка нахмурилась, едва заметная тень проскользнула у нее по лицу, а Лариса сразу склонилась над записями.

Фаина Борисовна вышла на крыльцо.

Трава была еще мокрая от дождя. С крыши скатывались редкие капли. Но было уже совсем тепло. Фаина Борисовна села на лесенку и, вернувшись памятью к разговору со своими помощницами, подосадовала на себя, что забыла высказать девчонкам еще один, может быть, самый важный для диалектолога совет: нельзя эмоционально воспринимать душевные излияния объекта. Надо записывать и записывать, что он говорит. Сочувствовать некогда. Слово, как говорится в пословице, не воробей, вылетит — не поймаешь. А девчонки иногда забывали о том, что охать и ахать, ловить ртом мух профессионалам диалектологам строго-настрого противопоказано.

Ничего, она им об этом еще успеет напомнить. Они все-таки восприимчивые.

В огороде у Федосьи Тихоновны трава была уже скошена, сметана в стожок. На стожаре сидела ворона. Ветер, как у флюгера, заворачивал ей хвост.

Фаина Борисовна вдруг ощутила на себе пристальный взгляд сбоку. Она, не шевельнувшись, скосила глаза. На крыльце с поднятой для очередного шага лапой замерла курица. Фаина Борисовна хотела ее прогнать, но курица, выражаясь словами Федосьи Тихоновны, «посулила ей яйцо» — ко-ко-ко — и вкрадчиво переставила лапу на солнечный свет.

Солнце еще путалось в серых отрепьях ускользающих облаков, но уже испускало тепло, и курица чувствовала его. Она поджала лапы, повела шеей в сторону Фаины Борисовны и, успокаиваясь, пригреваемая слабыми лучами, сонно стала закатывать глаза. Фаина Борисовна впервые в жизни увидела, что веки у курицы закрываются снизу. Снизу, не сверху наплывает на роговицу желтый мешочек кожи.

Фаина Борисовна так удивилась этому, что, вспугнув курицу, побежала в дом.

— Девочки! — изумленно воскликнула она у порога, но, увидев, что Лариса с Надеждой сортируют на столе карточки, решительно подавила в себе по-детски выплеснувшийся восторг. — Вы уже работаете? — спросила она деловым тоном и так же деловито похвалила их: — Молодцы.

4

Солнце уже прорвало облака, и земля парила. Видно, верно подмечено стариками: с утра дождь — так под вечер день хорош… Разгуляется денек и сегодня.

Но через дорогу-то надо переходить, не дожидаясь вечера, а на ней грязи по уши. Мишка Некипелов посмотрел через дорогу на зазывно зеленеющую омытой травой лужайку и пошел напрямую:

— Давай за мной, пока Тишиха за селедкой не сбегала, — сапоги у него зачавкали, заскользили по мыльной глине.

Киря помялся-помялся, да делать нечего — не отставать же от боевого товарища — и, пытаясь угадать ногой в остающиеся после Мишки следы, сунулся в болотно засасывающее месиво.

Мишка выбрался на затравеневшую дернину, оттопал грязь с сапог.

— Скажем, поля проверяли… Просим, мол, извинить за такой затрапезный вид. — На нем был Кирин прорезиненный плащ, на лоб блином свисала Кирина фуражечка-восьмиклинка, в руках Мишка держал старый Кирин портфель, набитый газетами.

— Ну как? Похож на председателя сельсовета?

— Похож, — насмешливо успокоил его Киря, а сам подумал: «На раменского пастуха, тот с портфелем коров пасет…»

Они спустились под горку до Тишихиной избы. Окна у нее были низкие, и Киря с Мишкой, проходя мимо них, увидели, что девки сидят за столом и чего-то пишут.

— Интеллигенция, едриттвой налево, — завистливо сказал Мишка и сунул руку в темнеющий на дверях прорез, чтобы открыть с той стороны задвижку.

Дверь заскрипела, предупреждая тех, кто в избе, что пожаловали незваные гости.

Мишка с Кирей не решились перешагнуть порог в сени: полы отсвечивали яичным желтком.

— Мать честная, как языком вылизало, — сказал Мишка.