Сват

В те поры не было этого заведения, чтобы белку там, чухаря, мелочь всякую пулей бить. Таковы были пищали тяжёлые, стволы у них гладкие. Дед, покойник, сказывал, что кремень-то в диковинку был. Фитилём зелье поджигали. С этаким припасом лесного зверя не наживёшь.

Медведей тогда спицей кололи, рогатиной. Берёзку либо ясень заострят да обуглят — вот и рогатина. А оленя, куниц, белок и всякую птицу, тех стрелой досягали из лука. Дед говорил, будто на памяти его первое ружьё к нам на озеро пристав привёз. Называлось «мускет»; ствол вот этак, раструбом, как колокол.

Прадед Игнатий без ружья обходился. И до хитрости дошёл, в доску, в сучок на двадцать саженей стрелы сажал веником, двадцать две стрелы выпускал — до ста грамотный не успевал досчитать.

Промысел с этаким уменьем у Игнатия был ничего, не бедный. Опять же, вина он не пил — а ни Боже мой. Прочие все охотники, чуть алтын либо денежка в кисе, сейчас по кружалам. Шары-те нальют, а уж там, известное дело, как в песне поётся:

Уж ты хмель, ты хмель кабацкой,
Простота наша бурлацка…

С простотою этой самой за полштоф целый промысел спустит. В те поры, веришь ли, по сей стороне соболь водился, бобёр. Сам-то я, греха не возьму, и видать не видал, какие они есть. Старые люди сказывали, барышной-де зверь, дороже и нет.

Пропьются, стало быть, промышленники, не хуже нынешнего. А жевать-есть надо. Дома жена, детишки пищат. К кому сунешься?

В те поры богатей этот, Клушин Аверьян, их и опруживает. А уж кто к нему, ироду, в лапы попал — раб его вековечный, на него до смерти работай. Хоть весь лес к нему принеси — посчитает, на бирочке прикинет — ну, теперь, дескать, милый человек, за тобой ещё столько-то остаётся.

Со всей округи один Игнатий, прадед-то мой, руки его минул. Пропадёт Игнатий в лесу месяца на три — там у него кушня своя срублена для промысла. А в село ворочается озером. Корбасок-от у него на полозьях. Летом по воде, а зимой по снегу.

И полным-то полнёхонек лесного добра. Тут и оленьи постели, и медвежья овчина, и куница, и соболь. А уж векши-то этой, дед сказывал, несосветимое множество. Всем, слышь, вдовам по селу Игнатий раздаривал. Душевный был человек, жалостливый.

Сейчас всё добро Клушину представит. Да, слышь, цену-то сам запрашивает, не то что другие, на морозе простоволосы толкутся: Христа ради, почём ни сочтёшь, только бы взял. Заберёт Игнатий, чего требуется за наличный расчёт. Аверьян-от уже сам к нему с лаской: бери, не стесняйся, промыслом-де потом рассчитаемся — обязать его чтобы. А Игнатий ему: за уважение, мол, тебе у Бога зачтётся, а я, мол, раб Божий и на том с молитвой перебедую.

Так богатей тот, дед сказывал, зубами скрипит.

Этаким-то манером стала у Игнатия помаленьку и денежка в кисе застревать. Холостому-то человеку много ли надобно, ежели непьющий? Курева этого в те поры по нашим краям звания не знали, даром что прадед никоновской веры, московской, держался. Годика этак через три и срубик себе Игнатий вытесал — в два жила, как в краю нашем водится. Старица у него по хозяйству заведует. Помер в слободе, слышь, хозяин, у какого Игнатий от недуга пристал. Вдова сирой осталась. Он ей у себя занятие и предоставил.

Летом охота плохая. Хлеб у нас не родится, тебе ведомо. Промышляют наши горюны рыбу, снетка. И по этому делу Игнатий первый. С тех пор ещё, как на студёное море покрутом хаживал, образовался по рыбьей части. В Норвег, слышь, ходил на лодьях, к каинским немчам, хозяин посылал приказчиком. Ко всему тому — хитрый кузнец.

Сколь на него Клушин зубов ни точил, воспитал под конец уважение. Этакий парень на тыщу один. Заслал он Игнатию запрос: не желаешь ли, дескать, на службу в подручные, в доверенные по-теперешнему? На Шунгу товары зимой провожать, на Бур-Наволок. Подсобит-де Бог — Москву повидаешь.

Только Игнатий на это без внимания: Богу-де одному послужиши. Одному ему, Батюшке, кланяюсь.

А в Губе, между прочим, Игнатию год от году уважение. Кто с нуждой к нему, кто за советом, кто по мастерству заказик. Девки из хороших дворов на него стали покашиваться. В нашем краю и в досельные годы заведения не было, чтобы жёнок взаперти держать, как у бояр, сказывали, в Расеи. По нашей стороне от Новгорода от самого бояр почитай не было вовсе — все царевы люди, все работники.

Опасался, знать, Клушин, что Игнатий забогател. Не стал бы мол, сам лесные покруты крутить, не отбил бы, дескать, у него одного доходы. Почесался старик, почесался и удумал: приму-ка я парня в дольщики, в компаньоны по-нонешнему. По всему краю, мол, у нас у двоих деньги водятся, кругом голь, слабосилие. Сына мне, мол, Господь не дал, силы у меня по старости меньше да меньше. Хоть из никонианцев, мол, он, да в торговых делах веры не спрашивать — и с турецкими мол, «гостями» дела ведут, и с немчем, и с аглечким.

И обидел тут Игнатий старика, крепко обидел, надо по совести говорить. Поклон-де за ласку, а по делу чистой отказ. Бог, мол, у нас с тобой, Аверьян Кондратьич, разной.