Свастика и орел. Гитлер, Рузвельт и причины Второй мировой войны. 1933-1941

Конечно же Беттихер признавал возможность того, что Рузвельт, находясь под влиянием евреев, совершит ошибку и в ответ на потопление американских судов немецкими подлодками создаст фактор Х. Однако «трезвомыслящий Генеральный штаб», естественно, реально воспринимает события, в отличие от руководства флота, которое, очевидно, решило присоединиться к силам зла, согласно схеме, существовавшей в мозгу Беттихера. Только в армии можно найти «спокойных и впечатляющих личностей», которых Германия должна ценить[61].

Так, ленд-лиз был назван им весной 1941 года «простым трюком», «обманным жестом» и «признанием своей слабости»; сами эти поставки никоим образом не смогут повлиять на ход войны.

Противоречия в американской политике в 1941 году стали еще более острыми. Самое главное из них – это обещание Америки помочь Англии, которое она не в состоянии будет выполнить. «Ни маневры, ни зажигательные речи президента, ни заявления так называемых экспертов», по мнению Беттихера, не могли разрешить эту дилемму, а также спасти американцев от других затруднительных положений, в которые попадала администрация Рузвельта из-за нежелания принимать во внимание реальное положение дел в экономической и военной сферах. Поэтому чем больше говорит Рузвельт о Гренландии, Азорах, Дакаре и других регионах, чем больше он грозит использовать конвои и другие провокационные меры, тем сильнее демонстрирует всем свою слабость. Жесты Рузвельта и его слова вообще не надо принимать во внимание, советовал Беттихер, поскольку все это «чистой воды блеф и грубое преувеличение своих сил».

В последний год своей работы в посольстве Беттихер все больше и больше верил генералам. Он считал, что теперь «наша главная задача» заключается в том, чтобы подчинить их своему влиянию и всячески поощрять их стремление к сохранению нейтралитета. В мае он сообщал о своем успехе на этом поприще. Под влиянием Линдберга и «кружка Гувера» военные руководители сумели замедлить перевооружение армии и заставить Рузвельта пересмотреть свои самые далеко идущие планы. Поджигатели войны, писал он, вынуждены были отступить, а «умный, спокойный Генеральный штаб» одержал верх. И этого удалось достичь вопреки стараниям военного секретаря Стимсона («рузвельтовского подхалима») и империалистическим настроениям, царившим среди руководства флота, «которое не жалело усилий, чтобы подстегнуть общественное мнение»[62].

Он совершенно спокойно относился к инцидентам с американскими судами в Атлантике, случившимся в 1941 году. Ни потопление «Робина Мура», ни нападение на «Гриер» ничуть его не встревожили. Он просто не допускал мысли, что это могло быть сделано преднамеренно или что эти инциденты могли заставить Америку вступить в войну, – по его мнению, она была слишком слаба, а в обществе не было единства по этому вопросу. Теперь он уже был уверен, что угрозы для Африки и португальских островов со стороны американского военно-морского флота тоже не существует, поскольку флот этот очень слаб.

Объявление чрезвычайного положения в стране, по мнению атташе, было сделано для того, чтобы всем стало ясно, что Рузвельт – великий лидер, но вся речь президента показалась ему «переполненной тревогой», поскольку Америка не могла бороться против стран оси. Она только лишний раз доказала, что инициатива принадлежит Германии. Он не собирался менять своего мнения по поводу американского военного потенциала, поскольку об ускорении перевооружения армии «не могло быть и речи». Речь президента, таким образом, «была не демонстрацией американской силы, а признанием серьезных трудностей, с которыми столкнулись англичане» и которые Соединенные Штаты не в силах устранить. И наконец, заявления о том, что Америка должна выйти на передовые позиции, были отброшены как «простые газетные штампы»[63].

Беттихер приветствовал начало войны с Россией, поскольку сложившаяся ситуация усилит противоречия в американской политике. Рузвельт может обещать Советам «манну небесную», но ничего не сможет сделать. К октябрю «стратеги с примитивными мозгами» и клика Рузвельта обманулись в своей надежде, что Россия устоит, в то время как военные, считавшие немецкое нашествие «генеральным планом немецкого господства и солдатской непобедимости», оказались правы.

Японо-американские отношения тоже не остались без внимания атташе. Здесь для него все было просто: американский флот был дислоцирован в двух океанах, но даже если он и соединится в одно целое, ему все равно не удастся разгромить японский флот. Поскольку дилемма, с которой столкнулись американцы на Тихом океане, была «неразрешима», Япония и страны оси могли действовать как им заблагорассудится, не оглядываясь на Америку. «Япония, – писал атташе в октябре, – может делать на Дальнем Востоке все, что захочет, не опасаясь военного вмешательства США». Он опасался только одного: что Япония испугается американских жестов, которые, по его мнению, являлись чистым блефом.