Свадебный марш

… Пусть ангелом благостным реет…

«А ты знаешь, как я умру, если ты не будешь со мной? — спросил я Юлу. (Она стояла молча.) — Я пойду один, без тебя, на край света. Подойду к краю и прыгну с него… Нет, ерунда! Лучше я улечу на космическом корабле по теории относительности Эйнштейна и вернусь на планету молодым, а ты уже будешь старой, я приду к тебе и скажу: ты теперь никому не нужна, а мне все равно нужна, я тебя по-прежнему люблю…»

… О дай мне, о дай мне найти!..

И папа взял ту самую проклятую ноту, которой он испугался тогда в Большом театре! Взял! Взял! Взял! И в первый раз за все это время рыдания потрясли мое тело… Я плакал обо всем сразу, обо всем: и о том, что случилось там, на этом проклятом Рижском взморье, и о том, что в Большом театре, и о том, как я нравлюсь замечательной Жозьке, а она мне нет, о том, что Мужчина Как Все так и не поговорил ни разу со своей мамой, хотя очень любил ее. И что вот уже десять лет у нас в доме гуляет женщина с больным ребенком, а тетя Варя предпочитает одиночеству грубые слова и даже побои мужа…

А теперь все будет хорошо! Все! У всех! У всех людей на земном шаре… И у мамы пропустят сценарий, и Наташа станет актрисой! И Жозя… меня разлюбит! И ее тетя выйдет замуж! И мы с Юлой снова будем вместе и… и… и…

Есть люди продленной радости, есть люди продленной грусти. Я отношусь, вероятно, ко вторым. Когда я протянул маме карточку Юлы и сказал:

— Вот девочка… Попробуй ее на героиню, — я это сказал с чувством продленной грусти.

— Девушка с белыми, как лен, волосами, знакомая девушка, симпатичная, — сказала мама, рассматривая Юлкино лицо. — Хороший типаж.

— Это не типаж — сказал я. — Это актриса, она сыграет, что хочешь сыграет. Она в жизни играет, так почему же ей в кино не сыграть? Очень прошу, попробуй ее на роль героини.

— А ты папу не видел? — спросила мама, возвращая мне фотографию.

— Видел, — сказал я тихо.

— Где?

— На седьмом небе, — ко мне стало возвращаться чувство радости от этих вопросов. — Мы были с ним в ресторане «Седьмое небо», — объяснил я. — Бон-Иван нас туда пригласил.

— Говорят, там прекрасная панорама?..

— Да, — сказал я, продлевая радость своими ответами, — оттуда я увидел прошлое, настоящее и немного будущего.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Перестав читать книгу, спрятанную в наполовину выдвинутом ящике стола, секретарша стала смотреться в зеркальце. Она смотрелась в зеркальце, словно принимала «парад лица», между прочим, очень красивого. Она смотрела на себя со стороны так, как будет смотреть на нее вечером он — в кафе или, может быть, в Доме кино. Смотрелась она так, как смотрелась бы, если бы в комнате никого не было.

И я вспомнил женщину в электричке, что сидела напротив меня, тоже красивая, но ей было все равно, замечаю я это или нет. Потом в вагон вошел морской офицер, и ей стало не все равно.

— А что у вас к Сергею Семеновичу? — спросила меня секретарша.

Я заторопился. Нужно было ей рассказать всю историю с «Мальчиком в черном костюме» и о том, что худсовет заставляет Марка сделать поправки. «Пусть ваш начальник сам прочитает. Я понимаю, что так не положено. Но ведь бывают такие случаи, что…» И тэ дэ и тэ пэ. А она сказала: «Ждите начальника, скоро придет, он на совещании».

Я стал рисовать. Нарисовал Умпу. Умпа: мусоропровод «Нью-Йорк — Москва». Потом я нарисовал Нотр-Дам де Пари. Химеры. Дьявол показывает язык времени. Если бы Париж населяли дьяволы и химеры, то на Нотр-Дам стояли бы изображения людей. Я нарисовал Нотр-Дам с людьми, а внизу толпятся химеры и дьяволы.

Потом я стал рисовать секретаршу. И она краешком глаза все следила за мной, а когда выходила из комнаты, взглянула на рисунок и сказала: «А ведь похоже!»

— А что это за тип? — спросила меня секретарша, разглядывая портрет спящего стоя мужчины с букетом в руках с подписью «Иван Фомич».

— Это не тип, — сказал я, — это сюжет. Я его на улице подсмотрел. Внешний вид человека ведь может тоже быть сюжетом! Ну хотите, я вам сейчас из этого Ивана Фомича сделаю комика?.. — Книга, которую читала секретарша, вероятно, была менее интересна, чей мой Иван Фомич. — Назовем эту историю «Букет», — я написал слово «Букет» и подписал: «История без слов».