Свадьба

С падением Берии дачи перешли к Государственному плановому комитету, в котором работали мой дед и деды моих – тогда еще мне незнакомых – друзей: в большинстве своем это были именно деды, – потому что отцы наши тогда еще были молоды и не занимали (и не заняли, в сторону будет сказать) того положения, которое привилегировывалось государственной дачей. Почти с самого рождения – то есть с конца пятидесятых годов – на лето нас привозили в Н*: это было ежегодное, правильно повторявшееся, казалось, уже неотъемлемое (весну не отнимут) счастье – полнее, ярче которого я и сейчас, оглянувшись назад, себе не могу представить. Мы купались в запруженной Сходне, ходили на лодках до форелевого хозяйства, лазали по дебрям оврагов, строили шалаши на старых дубах, играли в войну, обстреливая друг друга из трубчатых коленец морковника, летали на велосипедах по головокружительным серпантинам (наверх пешком), взрывали в кострах набитые спичечной серой гильзы, ловили рыбу, брали грибы, охотились за жуками и бабочками, снимали кинофильмы с раздирающими душу сюжетами… С годами, с осмыслением жизни, я испытываю чувство смутной вины – перед теми моими сверстниками, которых судьба не то чтобы обделила (обделить детством, – когда выстреливший зловонной жидкостью жук, летящая в бездну обрыва тарзанка, заржавленный треугольный напильник для игры в бесконечные (потому что «чира – полмира») ножички, коробок копеечных спичек для поджигания всего, что горит, тетрадный листок для самолетика, хлопушки или кораблика, вздувшийся свинокожей шнуровкою мяч… служат неиссякаемым источником радостного познания, – обделить детством, благодарение Богу – и по мудрому Его провидению – почти невозможно), – а которым судьба, бесконечно щедрая к нам, скорее недодала полной мерою счастья. И до сей поры, встречаясь с бесконечно дорогим моему сердцу (уже изрядно погрузневшим, полысевшим, постаревшим – и поредевшим…) Н*-ским землячеством, третьим я всегда по днимаю тост: «Выпьем за Н* – праздник, который всегда с тобой…». Когда-то я очень любил Хемингуэя.

Впрочем, ко времени описываемых мною событий почти все старики наши вышли на пенсию – и естественным образом лишились государственных дач. Последним из могикан оставался дед Славика: когда-то он был министром и поэтому до сих пор (и, видно, уже пожизненно – к счастью для нас) подвизался в Госплане экспертом. Дача Славика – обыкновенно пустующая, потому что дед его был к ней вполне равнодушен (как, впрочем, почти ко всему, что не касалось его работы: уже уходившее поколение первых советских специалистов), а мать и отец, привыкшие с молодости отпуск проводить на Кавказе, приезжали только на выходные, – дача Славика оставалась единственным (и последним уже) островком, прибиться к которому могло потерпевшее крушенье землячество…