Спуск с Панике после морозной ночи сделался еще труднее подъема. Ветер сдул весь снег в лощины, обнажив на скалах тонкий слой льда. Десятки солдат, скользя, падали в пропасти и погибали. В лощинах приходилось идти через реки по колено в ледяной воде. Солдатские колпаки, шляпы, букли не защищали головы и уши от горного ветра, мороза и метели. Ни крошки пищи уже не имелось. Когда по выходе из ущелья солдаты авангарда увидели двух быков, то вмиг бросились на них, распластали и раскрошили, развели огонь. Каждый, начиная с фельдмаршала, жарил сам свой кусочек мяса на палочке или шпаге.
Суворов, здоровье которого пошатнулось еще в Италии, старался, сколько мог, ничем не выказывать своей слабости. Долгое время он терпеливо сносил вьюгу, стужу, ветер, дождь, голод, изнемогая от слабости, шутил с солдатами:
— Чудо-богатыри! Витязи русские! Перемахните эту гору — близко! Недалеко!
Но к концу похода и он сдал, изменился в лице, исхудал. При переходе через Панике два дюжих казака держали его самого и вели его лошадь. По временам фельдмаршал хотел вырваться, повторяя:
— Пустите меня, пустите! Я сам пойду!
Однако усердные охранители молча продолжали свое дело, а иногда с хладнокровием отвечали: «Сиди!» — и Суворов повиновался.
Солдаты спускались к местечку Кур, где их ожидало тепло, хлеб, мясная и водочная порции. Сквозь слезы глядел старый полководец на своих чудо-богатырей — босых, раздетых, изможденных, — и губы его шептали:
— Альпийские горы за нами: ура! орлы русские облетели орлов римских!
Длинный список таких побед, как Кинбурн, Фокшаны, Рымник, Измаил, Прага, Адда, Треббия, Нови, был блестяще завершен бессмертным швейцарским походом.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
СМЕРТЬ И БЕССМЕРТИЕ
Остановись, прохожий!
Здесь человек лежит, на смертных не похожий;
На клиросе, в глуши, с дьячком он басом пел
И славою, как Петр иль Александр, гремел.
Ушатом на себя холодную лил воду
И пламень храбрости вселял в сердца народу.
Не в латах, на конях, как греческий герой,
Не со щитом златым, украшенным всех паче,
С нагайкою в руках и на казацкой кляче
В едино лето взял полдюжины он Трой…
Одною пищею с солдатами питался,
Цари к нему в родство, не он к ним причитался.
Был двух империй вождь; Европу удивлял;
Сажал на трон царей и на соломе спал.
1
Недолго оставалось великому полководцу жить на земле после швейцарского похода. Но эти последние полгода он, сделавшись личностью уже легендарной, находился как бы в фокусе всеобщего внимания, восхищения и поклонения. В продолжение всего похода в далекой России затаив дыхание ожидали сведений о разыгравшейся кровавой драме. Только в 20-х числах октября в Петербурге получили известия об исходе кампании. «Да спасет вас Господь Бог за спасение славы государя и русского войска, — писал Суворову Ростопчин, — до единого все награждены, унтер-офицеры все произведены в офицеры». 28 октября 1799 года Павел I пожаловал полководцу звание генералиссимуса всех Российских войск. «Ставя вас на высшую степень почестей, — отмечал император, — уверен, что возвожу на нее первого полководца нашего и всех веков». До этого в России было лишь два генералиссимуса: с 1727 года Меншиков и с 1740-го муж императрицы Анны Леопольдовны Антон-Ульрих. Но в отличие от них Суворов заслужил свое звание не положением, а боевыми подвигами и трудами.
— Другому этой награды было бы много, Суворову мало: ему быть ангелом! — сказал Павел Ростопчину.
Император решает воздвигнуть в Петербурге прижизненный памятник Суворову, подобно тому, как Римский сенат постановлял ставить статуи великим мужам. В те времена в невской столице был всего лишь один памятник — поставленный Екатериной II в 1782 году монумент Петру Первому.
Увы, стать любимцем русского императора оказалось еще опаснее, чем пребывать у него в немилости.
Русский полководец еще мечтал продолжить войну, вынашивал новые планы: «Вернее было бы отдать Швейцарию эрцгерцогу на руки… Россиян же обратить на Италию, где знакомой там Бонапарте оказаться может. Я все настою на пиамонтскую армию, на экспедицию чрез Дофине. Депот в Турине готов; а ежели что Тугут утащил, то пришлет назад».