Сущий рай

То же и в мелочах. Всепоглощающим стремлением Нелл было, по-видимому, одно: произвести должное впечатление на общество. С точки зрения Криса, самым важным было заключение судебного следователя. Его напечатают в газетах, и ему все поверят. Нелл легкомысленно не желала об этом думать, считая это скучной и надоедливой формальностью. Она изводила Криса подробными наставлениями относительно того, что казалось ему бессмысленными мелочами. Нужно было послать в соответствующие их положению газеты извещение о «скоропостижной кончине» Фрэнка, с выдержкой из гимна и подписями «убитых горем» матери, Жюли и Криса. Она ругала Криса за то, что он пишет письма не на бумаге с черной каемкой, и зато, что он забыл заказать ее. Нужно было выписать из Лондона, из самого дорогого цветочного магазина, чрезмерно пышные венки. Злобой дня были письма, и Нелл всплакнула над несколькими строчками формального соболезнования от ее высокопревосходительства миссис Уорф-Коплстон-Морлей-Крапп, которая до того за двадцать два года ни разу не соблаговолила вспомнить о ее существовании. И неприглядная необходимость распорядиться останками покойного совершенно забывалась за гораздо более приятным занятием — ведь нужно было заказать надгробный памятник с приличествующей случаю надписью.

Помимо всех этих мучений, Крису приходилось выносить еще одно: вечные расспросы о Жюли и Джеральде. Почему Жюли не пишет? Почему Джеральд не может приехать на похороны? Будет «так странно», если «дочь покойного» и «его зять» не будут присутствовать на этой церемонии. Это вызовет пересуды. Очевидно, Нелл подозревала, что тут дело нечисто. Но Крис твердо решил не обсуждать этого вопроса, пока не будут разрешены остальные. Нельзя делать несколько дел сразу…

Мистер Снегг, младший из поверенных Фрэнка, зашел к ним перед разбирательством, и они с Крисом вместе отправились в суд. Нелл не последовала за ними. Накануне она провела несколько часов за разборкой своего гардероба, решая, какие платья можно выкрасить в черный цвет, а какие «слишком хороши», чтобы осквернять их прикосновением горя. Но в день расследования она чувствовала себя слишком плохо, не могла двигаться и цеплялась за постель, как моллюск за скалу.

Крис вынужден был признать, что нервничает. Внутри у него было неприятное томительное ощущение, такое же, как в детстве, в тот день, когда его в первый раз вызвали к инспектору. Сверх того, он не доверяет мистеру Снеггу, считая его ярким представителем хищнической породы, непоколебимым приверженцем всего дурного, что есть в нынешнем порядке вещей, коль скоро это дурное доставляло ему выгоду.

— Должен сказать, что для меня вся эта процедура очень тягостна, — с тревогой сказал Крис, когда они приблизились к зданию суда.

— Почему?

— Мне лично крайне неприятна вся эта огласка; и затем в интересах матери и сестры я надеюсь, что не будет признано самоубийство.

— Будет признана смерть от несчастного случая.

— Откуда вы знаете?

Мистер Снегг закрыл один глаз и осклабился.

— Все это предусмотрено. Я об этом позаботился, — внушительно сказал он.

Крис не успел спросить, как он это сделан, потому что они уже подошли к грязноватому входу, у которого стоял на посту полисмен, отдавший честь мистеру Снеггу. Внутри здания бесцельно слонялись какие-то люди. Другой полисмен и сержант стояли у дверей, и как только Крис и мистер Снегг вошли, к ним с другого конца коридора подошел инспектор с непокрытой головой. Он отвел мистера Снегга в сторону и что-то сказал. Мистер Снегг кивнул, и инспектор кивнул сержанту.

— Пройдите сюда, сэр, — сказал сержант, один из тех грубоватых, усердных парней, которые не переносят никакой этой, знаете ли, пустой болтовни.

Крис пошел за ним. Он поражался удивительному безобразию и холодному убожеству помещения и не заметил этой немой сцены. Ничего не подозревая, он шел за сержантом по коридору и вышел через одну или две двери на маленький грязный дворик. Мистер Снегг куда-то исчез.

— Вот сюда, сэр, — добродушно сказал сержант, ведя Криса в какой-то сарай.

Раньше, чем Крис сообразил, в чем дело, сержант отошел в сторону, два полисмена ловко откинули простыню, закрывавшую нечто, и Крис побледнел от ужаса при виде того, что было некогда живым человеком и его отцом. На лбу виднелся горизонтальный разрез. Черепная коробка была распилена на две части, затем аккуратно сшита кусочками проволоки. Под оттянутой гладко выбритой губой торчат испорченные, желтые от табака зубы, и одна рука, тощая, несгибающаяся, отвратительно торчала наружу.

Крис был сломлен. Никто не подготовил его ни единым намеком, и жестокость этого неожиданного грубого зрелища была непростительной. Один удар за другим — ужас, скорбь, отвращение, испуг — поочередно обрушивались на него. До сих пор он никогда не видел мертвецов, и вот теперь его внезапно столкнули с этой неизбежной, но мучительной реальностью, показав ему его собственного отца, изуродованного вскрытием. Ужасное выражение мертвого лица Фрэнка, казалось, навеки запечатлелось в мозгу Криса.