Сущий рай

— Нет, — не задумываясь сказал Крис. — Она меньше чем кто бы то ни было способна понять нас и отнестись к нам с сочувствием. Но не будем терять время на пустые разговоры. Мне нужно сказать тебе сто тысяч вещей, Марта, и я не знаю, с чего начать. Может быть, с того, что только мысль о тебе дала мне силы прожить все эти ужасные дни. Ты это знаешь. И кроме того, я страдал от сознания, что я, хоть и не по своей вине, испортил эти дни, которые должны были бы быть такими счастливыми для тебя и для меня. Ты ведь была счастлива, правда?

— Я и теперь счастлива. Быть с тобой даже здесь, на этом шумном вокзале, и то уже счастье для меня. Только мне очень неприятно, что у тебя столько огорчений. Не позволяй им завладеть тобой, Крис!

— Не позволю, — сказал Крис. — Я как раз думал об этом, когда шел сюда. Жюли пытается взвалить на меня ответственность за свою жизнь. Мать тоже будет пытаться это сделать. А это недопустимо. Никто не может жить жизнью другого человека. Но я чувствую, что должен помочь им обеим выбраться из этого лабиринта. Это я обязан для них сделать, но обещаю тебе, что не позволю им высосать из меня все соки. И, Марта…

— Что, милый?

— Пусть это не отравляет нашей жизни с тобой, хорошо?

— Ну конечно нет; а почему это должно отравлять?

— Ах, я и сам не знаю, — ответил Крис, вспомнив, что Марта не знает всей правды о Жюли. — Эти два несчастья были для меня большим ударом. Я не хочу, чтобы через меня они подействовали и на тебя.

— Этого не будет. Все будет хорошо, и я буду ждать, когда ты вернешься. Я встречу тебя здесь, если хочешь.

— Встретишь? Это будет замечательно. Я вернусь, как только будет возможно, Марта! Но так обидно — лишиться этих счастливых дней, которые мы могли бы провести вместе.

По платформе шел кондуктор, захлопывая двери и крича пассажирам, чтобы они садились в вагон. Марта легонько пожала его руку, точно заключая условие.

— Мы не будем клясться в верности до гроба, — шутливо сказала она. — Но давай попробуем быть счастливыми любовниками. Au revoir, милый!

Она обняла его и поцеловала, горячо и откровенно. Крис проговорил что-то, пытаясь выразить свои чувства, но ему сейчас же пришлось бежать и занять место в вагоне.

— Au revoir! — крикнул он ей. — Пиши обязательно. И спасибо тебе за все!

Шесть

В тот же день, в начале пятого, Крис стоял на покрытой асфальтом платформе незнакомой провинциальной станции. Стук захлопывающихся дверей вагонов, крики «Готов!», свисток, взмах зеленого флажка — и поезд отошел от перрона. Его прерывистый шум постепенно затих, наступившую тишину нарушал только грохот железного листа с какой-то рекламой, сотрясаемого холодным северо-западным ветром. Крис поднял воротник пальто и направился к выходу в город. По одну сторону станции расположились построенные наспех дома небольшого поселка, жалкого и убогого в своем ничтожестве. По другую сторону виднелись поля, обнесенные живыми изгородями, несколько разбросанных тут и там маленьких домиков и вдали ряд красных кирпичных особняков, похожих на спичечные коробки.

Контролер с любопытством уставился на Криса, которому пришлось спросить у него дорогу к дому матери. Без сомнения, контролер знал о случившемся. Вероятно, об этом знала уже вся округа.

— Можете идти прямо по этой дороге, — любезно объяснял контролер. — Но это будет большой крюк. Есть тропинка через поля. Сверните вон там и войдите в первую калитку направо.

Крис поблагодарил, но контролер увязался за ним, без всякой надобности повторяя свои указания. Ему очень не хотелось расставаться с человеком, который был явно причастен к тому, что здешние газеты назвали «трагедией». «Вот отвратительная навязчивость», — подумал Крис. Он живо представил себе, как контролер возвращается к своим сослуживцам и говорит им: «Встретился мне тут молодой человек, спрашивает дорогу к тому дому, где умер вчера ночью тот старик. Не иначе как сын». Вот они, человеческие умы, воспитанные на тухлятине газетных сенсаций…

Трава на лугах еще торчала увядшими бурыми пучками, на кустарниках и деревьях еще не появились почки, но под защитой живых изгородей уже пробивались весенняя трава и молодые растения. Крис увидел цветущий аронник, затем брызги хрупкого золотого чистотела, дальше — кустик белых фиалок. Тропинка привела его к неглубокому ручью, через который была переброшена единственная широкая доска без перил. Крис осторожно перешел через ручей и остановился на секунду поглядеть на ивы, усыпанные золотыми сережками. Он любил нечеловеческое величие этого медленного вступления весны, неизбежный поворот земли, которая возвращается в полосу солнечности, не обращая никакого внимания на нервическую суетню мельтешащих на ней людей с их нелепыми верованиями, с их бессмысленной борьбой за власть. С вершины дерева черный дрозд мелодично вызывал на бой всех остальных дроздов. «Вероятно, — подумал Крис, — о птицах было написано почти столько же фантастического вздора, как о женщинах».