Супрематизм. Мир как беспредметность

В культуре есть маниакальная гора, на высоту которой <культура> ведет сознание народа. При культуре обязателен предмет, обязателен объект, долженствующий превратиться из некультурного в культурное существо. И каждый предмет, обращенный в культуру, и будет камнем, ступенькой несуществующих высот. Смысл же в культуре лежит конечный, смысл «для чего», иначе нет никакого смысла в процессе. Культуры не будет, раз она не может достигнуть предела высоты. Перед культурою не будет пути — раз не будет пути, не будет движения. В природе нет путей и нет культуры, нет движения — вся предметная культура построена на обратном, <на> путях совершенства, и если она действительно результат какого-то вывода, приведшего общежитие к выводу построения жизни исключительно из предметов практического реализма, то этот вывод, можно сказать, ложный, безумный. Нет до сих пор ни одного предмета, окончательно практически реального, нет человека окончательно умного. И возможно ли ждать <этого> в будущем? ³⁵

От культуры человек ждет тех совершенств, во имя их идет и ждет человек — культура еще неисследованное «во имя». Возможно, что этого «во имя» нет, — тогда культура простое человеческое безумие, пытающееся в будущем довести совершенство до момента абсолютной неделимости. Культура не может осуществить желанного абсолютного слитного, она разрушение прежде всего и неудачный мастер соединять элементы во имя абсолютно неделимого «во имя».

Человек учится маршировать, облачается в разные формы одежды, надевает отличия, поет гимны, потрясает воздух специальными орудиями, наконец, не видя в этом цели, разбивает себе череп, распарывает живот, ломает заводы, мосты, города. Всё совершается на обоснованной логике и научном «историческом опыте». Строя и разрушая, ищет во всех переодеваниях своей подлинности, абсолютной слитности. Но исторический же опыт доказывает, что ни в одном историческом маскараде не было подлинного лица культуры, были только маски. Та же история должна доказать, что нет подлинного лица в культуре и не будет, будет только маскарад. Но человек не верит «историческому опыту», продолжает надевать очки на хвост и <на>девать новые маски «научнообоснованные». Но маска, какая бы ни была, маской <и> будет. Каждое Государство совершенствует маски и пугает ими своего соседа во имя абсолютной слитности и укрепляет свою практическую культуру.

Наконец, логически выстроенная культура показалась всем подлинностью, исторические приемы в опыте прошлого были опровергнуты, найдены причины ошибок, и «сегодня» представило в подлинности ожидаемую цель. Но наступило утро, и новый день осветил подлинность, и она оказалась поддельной. Вместо подлинного оказалась маска из папье-маше.

В безумии поднимается человек, приводит в движение всю свою культуру орудий и сокрушает обман, вместе с ней разрывает себя на части и «логически целесообразно утилитарно научно обоснованно» умирает во имя культуры, во имя «будущего подлинного абсолютно неделимого». Причина всему была в' идеализме, мистицизме, философии, спиритизме, в Религии как предрассудке, мешающем видеть подлинное лицо. Выдвигается научный принцип как подлинное средство, выявляющее подлинное лицо человека, но оказывается, что и наука науке рознь, что для того, чтобы достигнуть подлинности, необходимо прежде всего реформировать науку, верить в нереформированную науку все равно, что верить в «Бога», в реформированной науке удается растворить маску лжи и открыть подлинность. В реформу науки вмешивается какая-то новая сила мысли, безусловно, стоящая выше — раз она собирается реформировать «Бога науки». Возникает вопрос, будет ли эта мысль научною, возможно ли реформировать науку наукой, Бога Богом?

Если наука незыблема, тогда она наука, если же она разрушима, <то> не наука, а простое недомыслие, как и всё. Реформировать недомыслие возможно только через незыблемую подлинность. Будет ли тогда мысль о реформе той подлинностью?

Во всяком случае, мысль о реформе науки должна нести в себе доказательства того, что наука не что иное, как то же папье-маше общей культуры, та же маска и предрассудок.

Но практический реализм говорит, что наука не предрассудок, она нечто такое, что несет незыблемую подлинность, несет те обоснования, на котором общежитие смело может строить свой мир. Наука — подлинный реализм, новая вера, новая религия общежития. Мысль же о реформе науки должна всколыхнуть все общежитие и вновь пересмотреть предлагаемую веру в науку, — действительно ли она подлинная истина, не будет ли она очередным предрассудком, не будет ли в ней только изменяющийся радужный перелив в мыльном пузыре.

Итак, реформа науки не только укрепление ее, но и обвинительный приговор ее несостоятельности.