Супермодель в лучах смерти

— Пошли, — сказал он так, будто ему предложили отправиться в тяжелый военный поход, и, повернувшись, зашагал вперед.

— О, у нас теперь свой Сусанин! — подняв руки вверх, оповестил Кабанюк.

Греческие пограничники, проверявшие документы, особенно приветливо улыбнулись ему, решив, что это и есть знаменитый русский артист.

— Куда теперь? — Кабанюк крутился между своими гостями и всех хватал за руки.

— На Плаку, — все так же грустно ответил Леонтович и остановил такси.

— А это где? — не унимался Кабанюк.

— В Афинах.

— А где Афины?

— Таня, прошу, заткни ему уста поцелуями, — взмолился шоумен.

И, осчастливленный плотным прикосновением туб любимой артистки, Кабанюк замолчал надолго. Его, как самого толстого, посадили на переднее сиденье. Дамы уселись по бокам Леонтовича. Все, кроме него, оказались в Греции впервые. И с возрастающим интересом смотрели по сторонам из видавшего виды «мерседеса», который мчался по прекрасному шоссе из Пирея в Афины. Сбоку вилась наземная трасса метрополитена, и маленькие, непривычные для российского глаза вагончики неспешно колыхались, безнадежно отставая от проносящихся машин.

Леонтович попросил водителя подъехать со стороны Монастыраки. Они сделали круг по утопающей в огнях и толпах народа площади Омония и свернули на улицу Афин. Татьяна и Люба, несмотря на разницу в возрасте, охали и ахали при виде витрин магазинов. А Кабанюк поражался:

— Глянь, усюду сидят и пьют! А время-то по ихнему — начало первого!

Таксист остановился и показал жестами, что дальше следует идти пешком. Кабанюк протянул ему десять долларов. Тот стал отказываться и что-то быстро говорить по-гречески.

Леонтович порылся в своем бумажнике и достал драхмы. Двух тысяч оказалось достаточно.

— Слухай, они совсем не уважают доллары! — возмутился Кабанюк, обидевшись за американскую валюту.

— Сейчас поменяем, — успокоил его Леонтович и пошел вперед.

Они попали на узкую улочку, состоящую сплошь из магазинов. Несмотря на поздний час, почти все они были открыты. Торговцы и хозяева стояли у распахнутых дверей и приглашали войти внутрь. Там, в ярком свете множества ламп, возвышались греческие амфоры, статуэтки богов, бюсты философов, расписанные греческим орнаментом тарелки. У входа в магазины сверкали горы медной начищенной посуды. Над головами от легких дуновений ветерка развевались разноцветные платья, майки со всевозможными надписями, широкие полосатые штаны. Внизу, под ними, была выставлена обувь, и мужская и женская, из грубой черной и рыжей кожи.

На маленьких лотках, стоящих прямо посреди улицы, лежала бижутерия, а рядом сверкали золотыми и бриллиантовыми украшениями витрины ювелирных магазинов.

Отовсюду была слышна английская, немецкая, реже итальянская и французская речь. По-гречески выкрикивали отдельные слова только мальчишки, бегающие с круглыми подносами, которые они держали за привязанные к бокам веревки, умудряясь не пролить из чашечек кофе.

Людей было много. Все неспеша двигались в двух противоположных потоках. Никто ничего не покупал. Но все торговались и обсуждали товары. Люба шла завороженная. Такого она не видела даже в сказках. Заграница всегда представлялась ей огромными домами и рекламой на них, а внизу обязательно мчались машины, и на пустынных улицах стояли проститутки. Здесь же постройки были двух- и трехэтажными. И главное, все существовало для нее. Совершенно незнакомые люди улыбались, словно давно ее знали, и возникало в душе огромное чувство доброты ко всему, что ее окружало.

Кабанюк не мог, сдержать восторга, хватал за руку Татьяну и тащил в каждый новый магазин:

— Кисонька, ну укажи, що тебе подарить?

Она хохотала и показывала на деревянные фигурки сатиров с огромными загнутыми вверх членами.

— Та нет. Это неприлично, — смущался глава администрации и тащил ее дальше.

Леонтович свернул направо и по темной улице пошел вверх. Остальные поспешили за ним. Пройдя несколько переулков, шоумен остановился и объявил:

— Мы на Плаке. Посмотрите вверх.

Как по команде, все задрали головы и замерли от восторга. В ночном небе, почти над ними, подсвеченный со всех сторон гигантскими снопами света, висел огромный античный храм с колоннами золотисто-молочного цвета.

— Что это? — прошептала ошеломленная красотой Люба.

— Парфенон, — столь же тихо ответил Леонтович.

— Мать твою… — не удержался от восклицания Кабанюк. — Это ж надо такую громаду осветить!

Татьяна ничего не сказала. У нее просто закружилась голова. То, что она видела, во многом отличалось от той Европы, по которой она проехала с гастролями.

Немного постояв и выслушав маленькую историю об Акрополе, Парфеноне, богине Афине, скульпторе Фидии, они отправились дальше, чтобы, пройдя метров сто, снова замереть от восторга.

Влево, вправо, вверх тянулись таверны, увитые зеленью. Между ними, приветливо открыв все двери и окна, уютным полумраком манили рестораны и ресторанчики. Везде было полно народа.

— Так тут же запутаться можно, — не уставал удивляться Кабанюк.

— Да уж, не отставайте, — посоветовал шоумен.

Люба взяла его за руку.

— Можно?

— Так надежней, — сказал он и пошел дальше.