Супермодель в лучах смерти

— Не бери чужого в голову, — посоветовал на прощание Воркута, и Павел вышел из его каюты.

Он вернулся к себе, разделся, сел на постель и впал в какое-то полубредовое состояние. Уставший от пьяной бессонной ночи, массы дурацких событий и откровений, мозг отказывался ворочать мыслями. Видения обрушивались на Павла. Где-то рядом Маркелов, обнимая Татьяну, небрежно позволял графу Нессельроде еще немного пожить. А Лавр штопал свою сеть, чтобы в любой момент набросить на Павла и столкнуть его за борт.

Павел физически ощущал, как его голова ударяется о ступеньки лестницы, а внизу в баре его ждет Лора-гестапо с зажатыми в руке усами Леонтовича. И никуда Павлу не деться от этих монстров. Один лишь Янис способен позвать Апостолоса, чтобы тот спас Павла от мучений. Но миллионер перепутал его с артистом и считает графа любовником Пии. Напрасно Павел объясняет, что в постели его ждет Люба, Апостолос не верит, и мучения Павла не прекращаются.

Периодически Павел приходил в себя, вливал в пересохший рот минералку и снова погружался в кошмары. Ему не было страшно, а было невыносимо противно. В глубинах растревоженного сознания зарождалась мысль убить Татьяну и Маркелова. Войти в их спальню и разрядить всю обойму. Иначе они сами превратят его сначала в шута, а потом в изрешеченный труп. Павел стонал, бредил и не слышал звонков телефона.

…А на корабле жизнь потихоньку возрождалась в своих привычных, но несколько помятых формах. Апостолос с раннего утра уже топтался в рулевой рубке. Он выглядел бодрым и прекрасно отдохнувшим человеком. Спал он вообще мало. Но раза три-четыре в месяц отрубался почти на сутки. И тогда его уже никто не мог разбудить. Пока же усталость еще не обременяла его огромный организм.

Рядом в инвалидной коляске сидел улыбающийся Лефтерис в капитанском кителе.

— Как тебе конкурсантки? — спросил Апостолос.

— Курицы. В мое время женщины возбуждали, а эти усыпляют.

— Положим, уснул ты от «Узо».

Лефтерис, продолжая улыбаться, решил немного пощекотать Апостолосу нервы и признался:

— Единственная девушка, от которой не клонит в сон, к сожалению или счастью, далеко отсюда.

— Имеешь в виду Антигони? Не мог отказать себе в удовольствии в чужих ранах поковыряться?

— Так коль о девушках заговорили… Не нравится, спрашивай о Пии. Ее, кстати, в каюту какой-то русский чуть ли не на себе тащил.

— Спасибо, дотащил, — не отреагировал Апостолос. Он смотрел на море, поеживавшееся от щекочущих его ласковых лучей утреннего солнца. — Ты прав, корсар. Антигони лучшая из существующих девушек. Она для меня насмешка судьбы. В то время, когда я решил, что взял в жизни все мне положенное и даже больше, появилось это хрупкое создание, и оказалось, что я несчастнее любого нищего неудачника. До нее я никому не завидовал, а теперь завидую каждому молодому красивому парню.

— О, когда-то ты был самым красивым греком!

— А… толку что? Мы с тобой два старых, потрепанных в битвах и штормах фрегата. А мимо нас проходят новые легкие каравеллы. И у их штурвалов стоят молодые капитаны.

— Это ты про графа Нессельроде? — с хитрой миной поинтересовался корсар.

— Он в том числе. Прекрасный парень. Вот такой когда-нибудь завладеет сердцем Антигони… И будет прав!

— Не накличь беду, адмирал. Душевные бури не всякий исполин выдерживает.

— У меня с Антигони все закончено. Она не простит. А я просить прощения не умею. И все-таки странно, что промелькнула она в конце моей жизни словно комета, обожгла своим хвостом, поиграла моим сердцем, отдала свое тепло и исчезла в бездне Вселенной.

— Ты продолжаешь ее любить, адмирал?

— Я продолжаю ее помнить, — Апостолос закурил гаванскую сигару и замолк.

Корсар, хорошо зная характер своего могучего друга, понял, что время шуток прошло и лучше не муссировать щекотливую тему. Он прикрыл глаза и замер со своей обычной безмятежной улыбкой.

Дежурный матрос доложил Апостолосу, что в кают-компании его ждут русские бизнесмены. Адмирал тряхнул головой, желая отогнать от себя налетевший рой воспоминаний, и поспешил вниз.

В кают-компании, вальяжно развалившись в креслах, его ждали глава администрации района, где возводилась звероферма, Петр Кабанюк, депутат Госдумы Василий Правоторов и расположившиеся на диване Маркелов и Лавр. Янис прохаживался по кают-компании и, периодически отодвигая шторку, выглядывал в окно.

Апостолос вошел и поздоровался сразу со всеми. Он пригласил своих партнеров, чтобы окончательно выработать единую позицию в их совместном бизнесе. В Афинах они все попадут под обстрел журналистов, и нужно было определить, какое количество информации стоило раскрывать. К тому же не исключено, что члены правительства захотят встретиться с организаторами совместного предприятия, так как впервые такой крупный греческий бизнесмен решается инвестировать свои капиталы в Россию.

— У нас, как, впрочем, и у вас, любят показуху, — предупредил он.

— Может, еще переходящее красное знамя получим? — схохмил Кабанюк, но грек не понял его народного юмора.

Первым заговорил Лавр. При этом он обращался к Кабанюку и Правоторову с пренебрежением работодателя: