Супердвое: убойный фактор

Толстяк заранее поднял руки и помахал ими в знак того, что все в порядке. Когда мы приблизились и мне стало удобно стрелять, я выстрелил сначала в одного, потом в другого. Затолкал их в машину и отогнал ее в развалины.

* * *

В ложу мы с Закруткиным пробрались вдвоем. Теперь можно было не таиться. Что касается Бойкого, Толик и на этот раз упустил его.

Он так и выразился.

– Черт! Скрылся в развалинах. Попади он только мне в руки!..

Я ни словом не упрекнул его, важнее было обезвредить мину. Это мы сделали, но ситуация очень изменилась. Гибель двух сотрудников гестапо грозила Бойкому большими неприятностями. Теперь за него возьмутся всерьез.

В пансионате, выпив коньяка, мы долго сидели друг напротив друга. Неожиданно Первый развел руками.

– Как его теперь найти? Прикажешь прочесать Лихтенберг? Пусть сам выкручивается.

– Согласен. Только самому ему не выкрутиться. Как и тем двоим.

– С белогвардейщиной разговор короткий – не мы, так гестапо.

– А если с тобой так?

– Скажу, не повезло. Лихтенберг большой, с десяток тысяч населения. Это полиции пара пустяков, поднимут на ноги своих осведомителей – и кончен бал, а мы!..

– Волошевский псих? – спросил я напарника.

Толик кивнул.

– Значит, не усидит в Лихтенберге?

– Ты имеешь в виду?..

– Он не может не полюбоваться на свою работу.

* * *

Это был исторический спектакль, по крайней мере для меня. Сошлось все сразу – фюрер, невзрачный, бледный, едва сумевший вскинуть правую руку, при этом его левая рука заметно подрагивала; волнение Магди, с затаенной надеждой ожидавшей – неужели с фюрером что-то случится?! Восторг Майендорфа и подобных ему, в мундирах и без мундиров, с небывалым энтузиазмом приветствовавших человека, который, по моему мнению, никак не заслуживал чести быть источником стратегических решений. Я не мог отделаться от мысли, что Гитлер, этот мелкий ничтожный человечек, не более чем исполнитель чужой воли. Согласен, в этом предположении было мало смысла и много фантазии, и я пытался найти объяснение необъяснимому, но так было!

К сожалению, этот увлекательный повод для наблюдения прервал служитель театра, передавший мне записку: «Срочно на выход!»

* * *

Мы перехватили Бойкого в пивной, откуда открывался вид на фасад театра. Над главным входом уныло болтались два флага со свастикой. Дождь поливал обвисшие полотнища, а также двух СС, выставленных на ступенях.

В бирштубе мы зашли по очереди. Нам не надо было уговариваться, как взять его в тиски, – мы понимали друг друга без слов. Первый устроился за соседним столом, торцом выходившим к окну. Волошевский не обратил на него внимания. Он нетерпеливо посматривал на часы. Я приземлился возле Волошевского.

Бойкий и на этот раз лопухнулся – приближение исторического момента лишило его остатков осторожности. Он становился опасен. Медлить было нельзя. Какой выкрутас он выкинет, когда обнаружит, что мина не сработала, трудно было предположить.

Первый споро подсел к Бойкому с противоположной стороны. Я успел перехватить его руку, которую он держал в кармане.

Волошевский вздрогнул, пытался высвободить руку.

Я предупредил:

– Тихо. Поднимешь шум, погибнешь и утянешь нас за собой, а нам еще воевать и воевать. Не в пример тем, которые боксеры, которые свое мнение ставят выше приказа Родины.

Мы плотно прихватили его с двух сторон. Первый с силой прижал к его боку дуло пистолета, заставил вытащить руку из кармана. Я тут же обыскал карманы. Так и есть – граната, завернутая в газету. Вот неугомонный – с гранатой передвигаться по Берлину!

Бойкий глянул на меня, на Первого – мы оба были в военной форме, похожи до ужаса.

Волошевский опустил голову.

– Дьяволы!

– Возможно, но сейчас мы работаем спасателями. Или нянями. Вытираем сопли. Это против нашей воли, но приказ есть приказ. Мы не из тех, кто пренебрегает приказами.

– Что вы понимаете, спасатели! Кого вы спасаете?! – начал было Волошевский, но Первый крепко сжал ему руку болевым приемом.

– Игорь, – продолжил я. – По званию я выше тебя. Я приказываю: тихо встаем, выходим. Едем в Лихтенберг. Там ты получаешь новые документы, явку во Франции. Твои напарники возвращаются в Югославию. Ты все понял?

Волошевский кивнул.

– Это первое. Второе – забудь, что нас двое. Если схватят, говори что хочешь, но о нас ни слова. Нам еще здесь работать. Понятно?

– Да.

– Что такое «да», товарищ старший сержант? Как надо отвечать офицеру?

– Так точно.

– Тогда пошли. Старший, – я кивком указал на Закруткина, – будет держать тебя на мушке. На всякий случай.

– Отставить всякий случай. Я все понял, товарищ…

– Лейтенант.

– Так точно, товарищ лейтенант.

* * *

Если кто-то спросит, как мы выиграли войну, – так и выиграли. Мы – свою, Волошевский, ухитрившийся добраться до Лиона, связаться с маки и пустить под откос состав с оружием, – свою.

Трущев – свою.

Твой дед, отец и брат – свою. Даже если он пал смертью храбрых.

А этих, с противоположной стороны, настигла кого пуля, кого яд. Даже тем, кто спасся и выжил, пришлось признать, что согласие лучше вражды, лучше единения.

Даже согласие с унтерменшами!

Эпилог

Сегодня похоронили Закруткина Анатолия Константиновича.