Сундучок, в котором что-то стучит

— Сначала было непросто, — скромно ответил Четвёркин. — Полночи мысль плутала по лабиринтам чистого разума, дружище юный друг, но потом я вспомнил один дом, где когда-то, лет тридцать пять или сорок назад, я видел сундучок, в котором что-то стучит.

— Где же этот дом, Юрий Игнатьевич? — осторожно, как бы боясь спугнуть своим дыханием ультрамариновую бабочку тайны, спросил Гена.

— Вот он, — просто сказал авиатор и махнул своей дряхлой перчаткой «шевро» в сторону серого невыразительного дома, который стоял от Львиного мостика в десяти шагах.

ГЛАВА III, в которой автор пытается прервать повествование, но ему советуют запастись терпением и в которой звенит радиальная пружина «зан-тар»

— Простите, дружище Гена, — вмешался тут я, воспользовавшись весьма выразительной паузой в рассказе. — В момент нашей встречи, обращаясь ко мне, вы обронили многозначительную фразу: «Боюсь, однако, что…» Какое значение вы вкладывали в эти слова?

— Дружище Василий Павлович, — сказал Гена, — не в моих привычках одергивать взрослых солидных людей, но позвольте мне попросить вас запастись немного терпением.

Я запасаюсь терпением и умоляю вас, любезный читатель, последовать моему примеру.

Однажды, на заре тридцатых годов, авиатор Четвёркин вернулся в Ленинград из экспериментальных полетов над пустыней Гоби и вознамерился… Сейчас уже трудно установить, что же вознамерился сделать Юрий Игнатьевич на заре тридцатых. То ли он хотел сконструировать мускулолет, то ли портативный быстронадувающкйся дирижабль для средних и мелких учреждений, то ли это было время реактивной на торфяном топливе гидроаэротележки?.. Четвёркин всегда был полон идей, и проекты различных технических новшеств зарождались в его голове беспрерывно, пожалуй, даже избыточно; пожалуй, они даже утомляли его. Короче говоря, ему была нужна радиальная американская пружина «зан-тар», а достать в те дни такую простую вещь было чрезвычайно сложно.

Однажды в четверг, после дождя перед ужином, к дому на Крестовский подъехал мрачноватый молодой человек на роликовых коньках. Отрекомендовался он лаконично:

— Питирим Кукк, гений.

Он извлек из своего рюкзака вожделенную пружину «зан-тар» и заломил за нее бешеную цену.

— Хотите рублями платите, хотите тугриками или юанями, — сказал он Четвёркину, а вожделенная пружина в его руках поблескивала под лучами закатного солнца.

— Позвольте, но все излишки иностранной валюты я сдал в Банк внешней торговли, — сдержанно возмутился пилот.

— Поторопились, — неприятно проскрежетал Питирим Кукк и протянул вперед левую руку с пощелкивающими пальцами, правую же с пружиной «зан-тар» отвел назад. — Долларов у вас не завалялось? Доллары принимаю по курсу Сенного рынка: прямая для вас выгода.

Вручив нахально-мрачноватому «гению» бешеную сумму нормальными рублями и завладев вожделенной пружиной, Юрий Игнатьевич без излишних церемоний показал на дверь.

Однако в дальнейшем Четвёркину пришлось неоднократно прибегать к услугам Питирима, фамилия которого оказалась двойной, не просто Кукк, а Кукк-Ушкин. То понадобится особое бельгийское сверло «линчап», то кронштейны фирмы «Кимми Каус», то линзы системы «Братья Ксеркс»… Все это можно было достать только у одного человека в Ленинграде.

В те времена Юрий Игнатьевич частенько навещал невыразительный серый дом возле четырех львов с золотыми крыльями. Питирим не пускал его в глубь своей квартиры, которую он ревностно оберегал не только от гостей, но и от подселения других жильцов, так называемого «уплотнения», столь популярного в те годы. Каким уж образом это ему удавалось, для Четвёркина осталось тайной. Иногда в простую душу авиатора закрадывалось сомнение: а вдруг мрачноватый молодой «гений» просто-напросто спекулянт? Однако сомнения эти быстро рассеивались.

— Не для себя беру, — всякий раз говорил Кукк-Ушкин, принимая от Четвёркина бешеные суммы за дефицитные иностранные детали.

— Для кого же?

— Для них, — отвечал Питирим загадочно и длинноватым, желтоватым уже тогда пальцем поворачивал потускневший от времени глобус в латунных кольцах.

В далеких, темных комнатах питиримовской квартиры уже тогда что-то булькало, что-то позванивало, что-то тихо взрывалось. Уже тогда по паркету, стуча когтями, ходил клочковатый пудель Онегро. Сейчас этому пуделю, конечно же, не менее сорока лет, и это, безусловно, самый выдающийся собачий долгожитель.

Однажды, после очередного торгового акта, похожего, как обычно, на оскорбительный обман, Юрий Игнатьевич и увидел в углу под темным старинным портретом странноватый сундучок.

— Что это у вас там под портретом? — поинтересовался он.

Кукк-Ушкин усмехнулся:

— Это сундучок, в котором что-то стучит. Можете полюбопытствовать.