Сумерки вампиров. Мифы и правда о вампиризме

На рубеже XVIII–XIX веков взялись спасти от «железной поступи прогресса» бесценное наследие предков — собирать фольклорные сказания, мифы, легенды и сказки. Лишь молодые литераторы, еще не изжившие идеализма, переживали некоторое разочарование: почерпнутые от деревенских кормилиц и кабацких певцов истории были наделены некоторым обаянием, но при ближайшем рассмотрении оказывались грубы, неотесанны и примитивны, как деревянные башмаки самих рассказчиков! Чтобы быть представленными образованной публике, этим произведениям требовалась литературная обработка — иногда настолько глубокая, что зыбкая грань между изначальным источником и фантазией автора абсолютно стиралась. Случалось и так, что подражание или даже ловкая литературная подделка получали куда больший общественный резонанс, чем подлинное открытие этнографов. Так произошло с поэмой Проспера Мериме «Гузла» («Гусли»). Изданная в 1827 году книга состояла из двадцати девяти баллад в прозе, сочиненных самим Мериме и воспевавших величие и героизм народа, отстаивавшего свою свободу от иноземных поработителей. Добавив к ним поэтический перевод сербской народной песни, Мериме объявил книгу собственного сочинения сборником произведений сербского фольклора. Мистификация увенчалась блестящим успехом. Даже такие знатоки славистики, как Пушкин и Мицкевич, приняли «Гузлы» за творение славянской народной культуры — Мицкевич перевел на польский балладу «Морлак в Венеции», а Пушкин включил переработку одиннадцати стихотворений из «Гузлы» в цикл «Песни западных славян» [83].

«Некронамикон»— слово, успевшее стать нарицательным, — еще одна удачная мистификация, принадлежащая перу создателя Ктулху и основателю жанра «темной литературы» — Говарду Лавкрафту. Сочинения Лавкрафта содержат многочисленные ссылки на некие тайные, магические фолианты и недоступные простым смертным гримуары, большинство из которых были придуманы самим писателем, но умелое сочетание ссылок на вымышленные источники тайного знания и книги, существующие в реальности, создает такое магическое ощущение подлинности, что заставляет миллионы поклонников писателя год за годом неутомимо искать легендарную книгу… [84]

Скверно вписывался в эстетическую парадигму романтиков и главный персонаж, о котором рассказывали леденящие кровь истории в сельских кабачках и постоялых дворах, — упырь. Если верить легендам, это был выбравшийся из гроба мертвец с налитыми кровью глазами, обломками ногтей, под которыми запеклась кровь и грязь, обросший отвратительной жесткой щетиной. Оголодавший в могиле труп кутался в обрывки истлевшего савана, а потом с одинаковой алчностью набрасывался на домашний скот, младенцев, девиц, старушек и просто зазевавшихся путников, чтобы с присвистом и чмоканьем насосаться крови, как комар или пиявка.

Прежде чем оказаться в гробу, а затем перекачивать на страницы поэм и романов, простонародному вурдалаку предстояло прослушать университетский курс, взять несколько уроков хороших манер, посетить респектабельного портного и модного парикмахера и, разумеется, обнаружить аристократические корни и переехать в готический замок. Вампир окончательно превратился в денди, скончавшегося от светской скуки. Теперь этому обладателю элегантной бледности и рокового взгляда предстояло целыми днями скучать в экстравагантных местах вроде гробов, усыпальниц и склепов, покидая свое мрачное убежище, лишь когда угаснет последний луч заката, предаваться губительной страсти к человеческой крови и погибнуть, отказавшись от роковой любви. На его челе лежала печать порочной чувственности — эротизма настолько потаенного, что наделенный фантазией читатель мог представить себе за авторскими недомолвками все что угодно — абсолютно все! А читатель, лишенный столь похвального качества, осуждающе поджимал губы, повторял «вампиров не существует» и хватался за альманах Королевского научного общества, чтобы унять необъяснимый испуг…

Образ вампира-аристократа кажется удивительно знакомым — такой тип героя принято называть «байроническим». Действительно, крестным отцом «вампира и джентльмена» стал не кто иной, как лорд Байрон.