Сумеречный Взгляд

— Мы нашли друг в друге радость и смысл жизни, нашли больше, чем мы могли ждать для себя. И теперь возникает соблазн сыграть в черепашек, втянуть головы в панцири и наплевать на весь остальной мир. Возникает соблазн — радоваться тому, что у нас есть, и послать к чертям всех прочих. И какое-то время... может, мы и будем счастливы, живя так. Но только какое-то время. Рано или поздно мы не выстоим под тяжестью вины и стыда за свою трусость и эгоизм. Я знаю, о чем говорю, Слим. Вспомни, до недавних пор я так и жила: заботилась только о себе, о собственном выживании. Один кошмарный день за другим, и меня заживо съедало чувство вины. Ты никогда таким не был; у тебя всегда было чувство ответственности, и ты бы не смог избавиться от него, какие бы мысли у тебя ни возникали. И сейчас, когда и я обрела чувство ответственности, я не намерена доходить до того, чтобы отбросить его. Мы не такие, как те люди из Нью-Йорка, которые глядели, как Китти Дженовезе убивают, и ничего не предприняли. Мы просто не такие, Слим. Если мы попытаемся стать такими же, мы мало-помалу возненавидим себя. Мы начнем обвинять друг друга в трусости, ожесточимся и вскоре уже не будем любить друг друга, по крайней мере, так, как любим друг друга сейчас. Все, что у нас есть общего, — и все, что мы надеемся приобрести, — зависит от того, будем ли мы по-прежнему втянуты в эту войну, будем ли извлекать пользу из своей способности видеть гоблинов и будем ли делать то, что должны делать.

Я опустил руку на ее колено. Таким теплым было оно... таким теплым.

Наконец я сказал:

— А если мы погибнем?

— По крайней мере это будет не бесполезная смерть.

— А если погибнет только один из нас?

— Останется второй, чтобы отомстить.

— Слабое утешение, — заметил я.

— Но мы не погибнем, — сказала она.

— Так уверенно это говоришь.

— Я уверена. Совершенно.

— Хотел бы я быть таким же уверенным.

— Можешь.

— Как? — поинтересовался я.

— Верь.

— И все?

— Да. Просто верь в победу добра над злом.

— Как в Тинкербелле, — сказал я.

— Нет, — возразила Райа. — Тинкербелл был порождением фантазии, и его поддерживала одна лишь вера. А мы с тобой говорим о таких вещах, как добро, милосердие и справедливость — а это все не выдумки. Они существуют независимо от того, веришь ты в них или нет. Но если ты в них веришь, тогда они заставят твою веру действовать. А если ты станешь действовать, ты поможешь тому, чтобы зло не одержало верх. Но только если ты станешь действовать.

— Именно это с тобой и произошло, — заметил я.

Она не сказала больше ни слова.

— Ты могла бы продать холодильники эскимосам.

Она молча глядела на меня.

— Меховые шубы гавайцам.

Она ждала.

— Лампы для чтения слепым.

Она не улыбнулась мне.

— Даже подержанные автомобили, — закончил я.

С глубиной ее глаз не могло бы соперничать даже море.

Позже, уже в трейлере, мы занялись любовью. В янтарном свете прикроватной лампы ее загорелая кожа казалась созданной из бархата цвета меда и корицы, кроме тех мест, где крошечные лоскутки открытого купальника защищали ее от солнца, — там эта безупречная ткань была бледнее и еще нежнее. Когда глубоко внутри ее мое мягкое семя внезапно начало разматываться стремительно-жидкими нитями, казалось, эти нити сшивают нас воедино, соединяют тело с телом и душу с душой.

Когда "я" наконец стал мягким, уменьшился в размерах и выскользнул из нее, я спросил:

— Когда мы отправляемся в Йонтсдаун?

— Завтра? — прошептала она.

— Добро, — ответил я.

Снаружи опускающиеся сумерки принесли с собой горячий ветер с запада. Он пересек залив, хлестнул по пальмам, зашумел в зарослях бамбука и вздохнул среди австралийских сосен. Металлические стены и крыша трейлера заскрежетали. Она выключила свет, и мы легли рядом во мгле. Ее спина принималась к моему животу. Мы прислушивались к ветру. Может быть, мы были довольны своим решением и выказанной нами отвагой, может быть, мы гордились собой, но мы еще были и напуганы, определенно напуганы.

20 На север

Джоэль Так был против. Против наших благородных намерений. «Безмозглый идеализм» — так он назвал их. Против поездки в Йонтсдаун. «Больше безрассудства, чем смелости». Против задуманного нами развязывания войны. «Обречено на провал», — сказал он.