Сумеречный Взгляд

Ее голос был мрачным и тусклым, и он стал еще более тусклым, когда она начала рассказывать об остальных предохранителях, встроенных в гоблинов, чтобы предотвратить их восстание и избежать ненужного кровопролития. Разумеется, они были созданы бесплодными. Они не могли размножаться, новые особи могли появляться лишь в лабораториях. Кроме того, каждый гоблин подвергался усиленной умственной обработке, направлявшей его ненависть и стремление к убийствам на какую-нибудь четко определенную этническую или расовую группу, на конкретного противника, без опасения, что он ничтоже сумняшеся нападет на союзников своих хозяев.

— И что же пошло не так? — спросил я.

— Я хочу еще скотча, — сказала она.

Поднявшись с кресла, она направилась на кухню.

— Плесни и мне, — попросил я.

Все мое тело болело, руки саднили и зудели, потому что я еще не вынул из ладоней все занозы. Скотч должен был оказать обезболивающее действие.

Но он не мог повлиять на ощущение нависшей опасности. Предчувствие все усиливалось, и я знал, что оно не исчезнет, сколько бы спиртного я ни влил в себя.

Я поглядел на дверь.

Я не запер ее, когда входил. Никто не запирает двери ни в Джибтауне во Флориде, ни в Джибтауне-на-колесах, потому что балаганщики никогда — или практически никогда — не воруют друг у друга.

Я встал, подошел к двери, нажал кнопку фиксатора замка и задвинул засов.

Это должно было успокоить меня. Не успокоило.

Райа вернулась из кухни и протянула мне стакан скотча со льдом.

Я удержался от стремления дотронуться до нее, потому что чувствовал, что она все еще не хочет нашей близости. Пока все не расскажет.

Я вернулся в кресло, сел и одним глотком опрокинул полстакана скотча.

Она продолжала, хотя новая порция виски не изменила ее мрачного тона. Я чувствовал, что ее состояние вызвано не только страшной «сказкой», которую она была вынуждена рассказывать, но и внутренним смятением. Что бы там ни терзало ее, я не мог ясно определить, что это.

Продолжая рассказ, она поведала мне, что секретная информация о гоблинах вскоре перестала быть тайной, как обычно и случается с любым знанием, и с полдюжины других стран тут же создали своих лабораторных солдат, таких же, как и первые гоблины, но с модификациями, улучшенных и более качественных. Они выращивали этих тварей, как в бочке, тысячами, и сила удара этого нового оружия была бы почти такой же страшной, как полновесный обмен ядерными ударами.

— Не забывай, — добавила Райа, — гоблины замышлялись как альтернатива ядерной войне, как значительно менее разрушительное средство для достижения мирового господства.

— Хороша альтернатива!

— Ну, если бы страна, впервые создавшая их, сумела сохранить в тайне технологию, она бы в самом деле завоевала мир в течение нескольких лет, не прибегая к ядерному оружию. Как бы там ни было, когда у всех были солдаты-гоблины, когда на страх отвечали страхом, все стороны быстро сообразили, что взаимное разрушение будет столь же гарантированным с помощью искусственных солдат, сколь и с помощью ядерного орудия. Поэтому они пришли к соглашению, решив отозвать и уничтожить свои армии гоблинов.

— Но кто-то нарушил договор, — сказал я.

— Не думаю, — возразила она. — Я могу и ошибаться, могла все неправильно понять... но мне кажется, что некоторые из солдат оказались способны отказаться от возвращения.

— Господи.

— По причинам, которые так и не были установлены, по крайней мере, мне они непонятны, некоторые из гоблинов коренным образом изменились, выйдя из лаборатории.

Поскольку большую часть детства и юности я увлекался наукой, у меня возникла пара соображений по этому поводу. Я предположил:

— Возможно, они изменились потому, что цепочки их искусственных хромосом и подправленных генов были созданы слишком хрупкими.

Она пожала плечами.

— В любом случае очевидно, что одним из результатов этой мутации стало появление «эго», чувства независимости.

— А это — чертовски опасная штука в биологически сконструированном убийце-психопате, — заметил я.

— Была сделана попытка прибрать их к рукам, запустив имплантированные им в мозг приборы, вызывающие боль. Некоторые сдались. Некоторых нашли корчащимися и визжащими в необъяснимой агонии, которая успешно выдавала их. Но некоторые, как видно, «мутировали» в другом направлении — либо развили невероятную устойчивость к боли, либо научились любить ее, даже направлять боль себе на пользу.

Я легко представил, как развивались события с этого момента. Я продолжил: