Сумеречный Фронтир

– Не знаю и знать не хочу, – вспыхнул я, вставая со стула. – Никто тебе, брат, не мешал жить нормальной жизнью, нужно было лишь не перечить отцу на каждом шагу и хоть немного учиться, пока тебе давали такую возможность. Ты сам выбрал свою судьбу, а я, если тебе память не изменяет, всегда тебя выгораживал и оправдывал. Так что не надо на мне срываться за всё, что с тобой произошло за последние годы. Никто тебе не мешал придти ко мне за помощью, уж кто-кто, а я точно никогда бы тебе не отказал. Но раз ты, пьянь, считаешь иначе, то можешь и дальше набивать брюхо дешёвым пойлом, хотя мог бы успокоить свою душу, простившись с семьёй.

Не ожидал от себя такого, но Гром сам нарвался. Я действительно прав, и если эта неблагодарная сволочь считает иначе, то пусть остаётся здесь и удовлетворяет свои животные потребности. Извинившись перед остальными членами отряда за испорченный вечер, я спешно покинул таверну и направился к западным предместьям, туда, где находилось моё семейное поместье. Только не через город, где на воротах меня могли задержать, а в обход. Пусть чуть дольше, но надёжнее.

И через час я уже стоял перед воротами, знакомыми мне практически с детства.

Глава 6

Поместье мой отец заслужил далеко не сразу. Но ещё в бытность свою простым каменщиком он уже знал, что однажды наступит день, когда он сможет, проснувшись ранним утром, выйти на крыльцо собственного особняка, заварить себе дорогого заграничного чаю и глядеть на свою плантацию, где уже вовсю трудятся бедолаги-рабы. К слову, отец мой никогда не отличался жестокостью в отношении тех, кому никогда не видать свободы, но и не отказывался от возможности почти бесплатно использовать чужой труд. Когда я был подростком, на плантации работало четыре человека, и все из западного жаркого королевства Гренуа, омываемого буйными водами океана Вечности. Ещё лет сто назад в качестве невольников могли быть лишь темнокожие из Абра'Фальского халифата, но последние войны несколько изменили политику работорговли, так что даже гренуацы, которые не особо-то лезли в конфликты, могли попасть к ахариамцам на поводок.

На воротах стоял один из самых старых наших невольников, который помнит меня ещё ребёнком. Старик Хорхе добро улыбнулся, завидев меня, и радостно впустил меня внутрь.

За пару месяцев здесь, конечно, ничего не изменилось, разве что грядки теперь пестрили зеленью уже слегка желтеющих вершков, а не навевали уныние мокрым чернозёмом. В самом центре участка, окружённого этими огородами, возвышался жилой комплекс, состоящий из двухэтажного, собственно, поместья, дома для прислуги, хлева, сарая и небольшой мастерской, в которой мой отец частенько пропадал, мастеря какие-нибудь полезные для хозяйства вещички. Хорхе провёл меня по протоптанной тропинке к центру плантации и, попрощавшись, отправился обратно – сторожить вход. Я же, ведомый радостным опьянением, что возникло, едва я ступил на родной участок, буквально полетел к крыльцу поместья, о чём вскорости пожалел – от такого напряжения снова заныла уже успевшая привыкнуть к надоедливой боли спина.

Я занёс руку над дубовой дверью и машинально остановился, представив, что весь дом сейчас погружён в глубокий сон. Ведь стояла глухая ночь, а все мои родные, насколько я помню, обычно ложились довольно рано, чтобы с утра первыми быть на ногах. С трудом преодолев странное чувство вины, я громко постучал.

Дверь почти сразу открыла Амелита – молодая гренуанка, которую отец приобрёл всего несколько месяцев назад. Девушка читала какой-то скабрезный роман в гостиной, а потому сразу же подошла на стук. Она совершила скромный, слегка топорный ахариамский реверанс, которому едва научилась, и, впустив меня, отправилась будить всех домашних.

Я повесил куртку на вешалку и прошёлся по дорогому дубовому половому настилу гостиной. Большое помещение напоминало скорее приёмную во дворце, потому что отец хотел, чтобы каждый посетитель этого дома сразу узнавал о достатке его владельца. По всем крашеным золотом стенам висели пейзажи и натюрморты известных художников нашего времени и времени прошедшего. По периметру стояло несколько мягких бежевых диванов со стеклянными журнальными столиками возле пышных подлокотников, на каждом из которых стоял тройной подсвечник с зажжёнными свечами. С потолка прямо над огромным абра'фальским ковром с высоченным ворсом свисала хрустальная люстра, стоившая целое состояние. Конечно, зажигалась она лишь на запланированных приёмах, потому что это было довольно сложное дело: подставить лестницу, поднести тлеющий огарок к семидесяти небольшим восковым лампам, при этом не оставив на хрустале ни единого жирного отпечатка пальцев.

А в прямо противоположной от входа стороне возвышалась величественная лестница с резными перилами, ведущая на второй этаж, по бокам которой терялись в этой красоте двери в иные части поместья.