Сумеречное вино

Ахиллес-флюгер управляет нами, делая это лучше меня, даже если бы я был трезв. Я называю эту хитроумную штуку Ахиллесом, потому что заменил оригинальный белый парус автопилота броской розово-желтой тканью, выкрашенной в стиле «узелковый батик»[5]. Я раздобыл её на Крите у дряхлого бичующего хиппи. Ахиллес ведь был немного трансвеститом[6]. Я всегда объясняю эту маленькую шутку фрахтователям, и они постоянно вначале вежливо улыбаются, а затем их действительно разбирает смех того сорта, каким люди смеются над придурками. Может, я плохо рассказываю анекдоты, или, быть может, юмор не моя сильная сторона? Иногда я описываю им, как моя бывшая жена называла меня Ахиллом, потому что, говорила она, «я ранимый мошенник»[7]. Они не спорят с этим, как правило, хотя мне хотелось бы другой реакции.

Ладно, кого это волнует? Не меня. Этот ветер… он набирает силу понемногу. Теперь я слышу ритмичный шипящий шелест накатывающих волн. Темнота слишком плотная, чтобы что-нибудь разглядеть, но это хорошо. Если бы я видел волны, то мог бы и испугаться.

«Олимпию» встряхивает на морских горках, и я расплёскиваю свой стакан с выпивкой. Ругаюсь, неслышимый ни для кого, кроме призраков, и приготавливаюсь налить другой.

Но затем некоторые остатки осторожности останавливают меня, и я соглашаюсь на стакан рецины[8]. Никогда не любил это вино. На мой вкус оно отдаёт растворителем, так что я пью его каждый раз, когда не хочу слишком быстро напиться. Будь здесь мои друзья, они бы посмеялись над логикой такой тактики, но что в ней неверно?

Так или иначе, это работает; вот мой девиз.

Лучшие из моих друзей иногда говорили со мной о пьянстве. Им казалось, что существует такая вещь, как «завязка». Я не понимаю, что это такое. Конечно, я пьян. Я это знаю. Но человечества восторжествовало благодаря своей адаптивности. Я приспособился к прохождению ядовитых молекул по моим мозгам — прекращение этого процесса убьёт меня так же верно, как если бы я решил повернуть эволюцию вспять и попытался дышать под водой. У меня произошла необратимая адаптация. Может быть, это правда, что таким образом медленно убиваю себя; не могу сказать. Где-то у меня есть маленькая коллекция статей, вырезанных из американских журналов. В них говорится о людях, потерявших большую часть мозга, удаленного в результате пулевого ранения, аварии за рулём или раковой опухоли.

И они выздоровели, ведут нормальную жизнь. Никто об этом не догадывается, если только они сами не проговариваются. Я показывал эти статьи друзьям, и смеялся, наливая очередной стакан.

У меня давненько не было повода просмотреть эти вырезки, но я уверен, что они все ещё где-то на борту.

Мелкие брызги орошают палубу, оставляя на моих губах вкус соли. Звук бушующих волн уже больше походит на грохот. Я по-прежнему считаю, что это просто немного заблудившийся сирокко, несущий пыль и призраков из Северной Африки.

Не знаю, почему мои мысли постоянно возвращаются к привидениям. Я вообще-то не верю в этих бедных, печальных существ… Но я не могу не думать о них. Такое уж это посещаемое духами место. Так много поколений боролось здесь перед смертью… Хотя не думаю, что причина в этом. И не в античных преданиях, и не только в невообразимом количестве костей, слоями устилающих островки и морское дно. Нет. Слишком много зверств, убийств, предательств произошло здесь. Слишком много агоний — того сорта, что порождают призраков, в отличие от обычного спокойного ожидания смерти, как избавления от земных хлопот. Верующие знают, о чём я говорю.

Пошатываясь через шумную тьму, я вспомнил почему-то небольшую историю, которую рассказал мне несколько лет назад один греческий капитан каика. Я ждал тогда на Корфу своих нанимателей, группу молодых немцев (самая неблагодарная работка в Средиземноморье это подобные туристы, чревато кораблекрушениями или арестом судна, позвольте вас заверить), и завязал знакомство с критским контрабандистом Деметриосом.

Мы сидели на шкафуте[9] его каика, поглощая остатки его баранины и моего узо. Он чистил свой револьвер, огромный древний «Уэбли». Деметриос занимался контрабандой всего, что было выгодно: гашиш, антиквариат. Белые рабы, насколько я знаю. Не могу представить, что за дела привели его на Корфу. Никогда не приходило в голову спросить, хотя мне было интересно.

— Значит, ты не веришь в призраков, а? — Деметриос прищурился через ствол «Уэбли», направляя его вверх, чтобы поймать свет заходящего солнца. Греки все выглядят так, как будто наняты на просмотре гениальным режиссёром. Деметриос не был исключением. Кудрявая борода под черной шапкой волос, белые зубы, тёмная обветренная кожа, грудь колесом, удивительно красивые глаза.

— Нет, — ответил я.

— Может это и так, — сказал он. — Или, возможно, твой скептицизм защищает тебя. Кто знает? — В его словах мне послышалась нотка жалости, что вызвало во мне некоторое неприятие.

— А ты? Ты веришь?

Он рассмеялся. — Я грек.