Сумасшедший

Однако попутешествуйте-ка, посмотрите, как копошатся народы, и окажется, что человек — это ничто, ничто, ничто! Сядьте в лодку, отплывите от берега, покрытого людской толпой, и скоро, кроме береговой полосы, вы уже не увидите ничего. Ничтожное существо исчезнет из глаз — так оно мало и незаметно. Пересеките Европу в скором поезде и посмотрите из окна вагона. Повсюду люди, люди, бесчисленные неведомые люди кишат на полях, кишат на улицах; тупые крестьяне, только и умеющие, что пахать землю, безобразные женщины, только и умеющие, что стряпать похлебку своим самцам и рожать детей. Поезжайте в Индию, поезжайте в Китай, и вы увидите, что и там суетятся миллиарды людей, которые рождаются, живут и умирают, оставляя после себя не больше следа, чем муравей, раздавленный на дороге. Поезжайте к чернокожим, живущим в глинобитных хижинах, или к арабам, ютящимся в палатках, под темным холстом, колеблемым ветром, — и вы поймете, что отдельное изолированное существо ничего не значит, ничего. Человеческий род — все! А что такое человек, отдельный человек какого-нибудь племени, кочующего в пустыне? И эти люди, как истые мудрецы, не беспокоятся о смерти. Жизнь человеческая не имеет у них никакой цены. Врага убивают: это война. Некогда война шла между замками, между провинциями.

Да, попутешествуйте по свету и поглядите, как копошатся эти бессчетные и безвестные люди. Безвестные? Ага, вот в чем суть дела! Убийство — это преступление лишь потому, что мы перенумеровали человеческие существа! Когда они рождаются, их заносят в списки, им дают имя, их крестят. Закон берет их под свою защиту! В этом все! Человек же, нигде не зарегистрированный, не принимается в расчет; убейте его в пустыне или в степи, убейте его в горах или на равнине — какое это имеет значение! Природа любит смерть, и она-то уж не карает!

Священно лишь гражданское состояние. Вот именно! Только оно защищает человека. Человеческая личность священна, потому что занесена в акты гражданского состояния. Чтите же гражданское состояние, это бог законов! На колени!

Государство может убивать, потому что имеет право изменять акты гражданского состояния. Когда оно уничтожает на войне двести тысяч человек, оно исключает их из актов гражданского состояния, оно вычеркивает их рукою своих чиновников. И тогда все кончено. Но мы не смеем ничего менять в этих записях мэрий, и мы должны уважать жизнь. Приветствуя тебя, гражданское состояние, славное божество, царствующее в храмах муниципалитетов! Ты могущественнее самой Природы. Ха-ха!

3 июля. Какая, должно быть, странная и сладкая забава убивать! Чувствовать рядом, возле себя, живое, мыслящее существо, проделать в нем дырочку, маленькую дырочку, увидеть, как брызнет красная жидкость, которая называется кровью и от которой зависит жизнь, а потом возле тебя — только дряблая, холодная, недвижная и лишенная мысли плоть!

5 августа. Я провел всю свою жизнь в том, что осуждал, приговаривал, убивал словами обвинительного приговора, убивал гильотиною тех, кто убивал ножом. А что если бы я, лично я, что если бы сам я поступил так, как поступали осужденные мною убийцы? Кто узнал бы об этом?

10 августа. Кто и когда узнал бы об этом? Разве заподозрят меня, меня, — особенно, если я выберу человеческое существо, в убийстве которого нисколько не буду заинтересован?

15 августа. О искушение, искушение! Оно вползло в меня, как червяк. Оно ползет, оно движется, оно бродит во всем моем теле, в моем мозгу, занятом только одною мыслью — убить; оно маячит перед моими глазами, жаждущими посмотреть на кровь, на смерть; оно у меня в ушах, где непрестанно звучит что-то неведомое мне, страшное, раздирающее душу, сводящее с ума — точно последний крик живого существа; оно у меня в ногах, которые дрожат от желания бежать к месту, где должно произойти убийство; оно у меня в руках, которые трепещут от потребности убивать. До чего же это, должно быть, хорошо, необычайно, достойно свободного человека, господина своих чувств, который стоит выше других и ищет утонченных ощущений!

22 августа. Я не мог устоять. Я убил птицу, чтобы попробовать, чтобы начать.

У моего слуги Жана был щегленок в клетке, висевшей у окна канцелярии. Я послал Жана по какому-то делу, а сам взял птичку в руку, и рука моя чувствовала биение ее сердца. Тельце ее было теплое. Я отправился в свою комнату. Время от времени я сжимал птицу сильнее, и сердце ее билось еще чаще; это было ужасно и упоительно. Я чуть не задушил щегленка. Но тогда я не увидел бы крови.