Но Жан де Брас закрыл глаза, отвернулся и проговорил, как о уже давно свершившемся деле:
— Ты помолишься обо мне… потом… на Гробе Господнем… И будет довольно…
Я почувствовал, что все взоры нацелились на меня, точно острые пики, и невольно огляделся, как затравленный зверь.
И вновь заговорил умирающий франк. На краткий срок он, прозревший свои грехи, стал истинным предводителем «рыцарей султана».
— Я еще не умер, а уже тихо, как в гробу, — прошептал он, едва шевеля темно-алыми губами. — Тошно… Лучше будет, если ты, Дауд, продолжишь свою историю. Ты — ведь славный рассказчик. Тебя слушаешь и все видишь своими глазами. Продолжай. Я хочу узнать, как спасся великий султан от этих страшных ассасинов. И откуда только взялись на свете эти ассасины? Очень давно… очень давно я не слышал хорошей сказки перед сном. Продолжай, Дауд.
Место и время очень подходили для продолжения рассказа. Я устроился так, чтобы Жану де Брасу было слышно лучше, чем остальным и, собираясь с мыслями, стал всматриваться в пляшущие огоньки костра. Взгляды моих слушателей тоже потеплели.
— Вы хотите знать, откуда взялись ассасины? — невольно переспросил я, потому что великий султан никогда их не любил, а теперь приходилось пачкать историю его жизни историей об одном злом демоне. — Как джинны из лампы, они выпрыгнули из головы перса, которого звали Хасан ибн-ас-Сабах [101].
Все началось в тот вечер, когда два молодых человека, устав от занятий в одном из
У друзей было много общего. Оба считались в медресе способными учениками, а за его стенами — очень способными пьяницами. Оба были начитанны и остроумны, и оба были, по всему видно, безбожниками. Различало их, однако, то, что они поклонялись разным идолам: Омар поклонялся вину и женщинам, а Хасан — силе и власти.
И вот, когда по полу покатился еще один пустой кувшин, пятый или шестой по счету, Омар Хайям с грустью заметил:
— Жаль, что Всевышний послушался Пророка и запретил вино в Раю. В аду его, понятное дело, нет. Иначе откуда взяться адским мукам…
— Значит, надо создать рай на земле… и наполнить его вином и женщинами, — решил его друг, с трудом ворочая глазами.
— Рай на земле? Для этого надо стать богом, — усмехнулся Омар Хайям.
— А я могу стать богом, — без тени смущения, ответил Хасан ибн-ас-Сабах, невольно выдав свои затаенные мысли. — Главное ведь что? Главное, чтобы людишки не сомневались, что заживо попали в рай, что они безгрешны. Тогда они будут славить своего бога.
— Тебе не хватает только невидимого воинства ангелов, которые со всех ног… вернее, крыльев несутся исполнять твою волю, — пробормотал Омар Хайям, встряхивая за горло последний сосуд. — Было бы теперь кого послать за вином.
— Будет у меня и воинство ангелов, — заявил Хасан и уронил голову на грудь, будто и она была одним из тех опустевших и уже бесполезных сосудов.
На другой день жизнь вовсе не казалась раем. Мучаясь от головной боли, Омар напомнил Хасану о его неслыханных притязаниях:
— А в твоем раю ты отменишь похмелье?
— Увидишь, — резко, словно обидевшись на друга за неверие, ответил Хасан.
Именно в тот день укрепился в своих замыслах Хасан ибн-ас-Сабах, задетый другом-поэтом, дару которого он всегда завидовал.
Он стал еще глубже изучать исмаилитское учение. Исмаилиты верили в
Хасан побывал в Египте, где правила Фатимидская династия еретиков-исмаилитов, и имел беседы со многими тамошними мудрецами и прочими «избранными». Настойчивость и рвение, с которыми он пытался достичь высших ступеней «избранности» встревожили каирских мудрецов. Они посмотрели Хасану за спину и увидели, что его тень способна отклоняться от направления солнечных лучей. Они тогда переглянулись и мысленно сказали друг другу: «Этот метит в самозванцы».