Сулла

Италийцы, возлагавшие столько надежд на Друза, были в ярости. Римляне не только не желают даровать союзникам гражданство, чего те давно заслужили, но и убили их заступника! Ну что ж, если они не хотят уступить добром, придется брать свое силой. Тайные организации италийцев пришли в действие: разрабатывались планы выступления, договаривались о взаимодействии, для верности производили обмен заложниками. Диодор рассказывает (XXXVII. 1. 3), будто десять тысяч заговорщиков загодя двинулись в Рим, пряча под одеждой оружие, чтобы заставить сенат дать союзникам права римского гражданства, а в случае отказа предать город огню и мечу, но Гней Домиций Агенобарб уговорил их вернуться назад и не угрожать сенату, а договориться с ним похорошему.[651] Однако после смерти Друза на такое рассчитывать не приходилось.

Сенат, чувствуя приближение грозы, разослал своих эмиссаров по Италии, чтобы выяснить обстановку на местах. В пиценский город Ас кул прибыли претор Квинт Сервилий[652] и его легат Фонтей, которым сообщили об обмене заложниками между заговорщиками. Сервилий явился на справлявшееся тогда городское празднество и обрушился на аскуланцев с речами, полными угроз. Те, видя, что их замыслы открыты, решили более не таиться и убили Сервилия и Фонтея. Затем они расправились и с остальными римлянами, находившимися в городе, а их имущество разграбили (Аппиан. ГВ. I. 38. 171–173; Диодор. XXXVII. 13. 2; Ливии. Периоха 72; Беллей Патеркул. П. 15. 2; Флор. III. 18. 9; Орозий. V. 18. 8).

Теперь уже взялись за оружие и марсы, и марруцины, и пицентины, и пелигны, и вестины, и самниты, и луканы, и япиги — почти все народы Центральной и Южной Италии. Они предложили сенату даровать им права римского гражданства — ведь во многом именно потом и кровью союзников создано могущество Рима. Сенат ответил, что если италийцы сожалеют об аскуланском инциденте, то пусть тогда пришлют посольство — очевидно, из глав своих общин. Подобное предложение союзники принять не могли, и война стала неизбежной (Аппиан. ГВ. I. 39. 176–177; Беллей Патеркул. П. 15. 2; Флор. III. 18. 3).

Столицей восставших стал главный город небольшого племени пелигнов Корфиний, который инсургенты назвали Италией[653] или Италикой (Беллей Патеркул. П. 16. 4; Страбон. V. 4. 2). Корфиний «по самому своему положению не был и не мог быть городом, который стал бы мозгом или сердцем нации, как Париж или Лондон» — даже в годы расцвета он не превышал в окружности 2600 метров. Решение повстанцев избрать своим центром столь небольшой пункт было не случайным — италийцы хотели видеть не Италию увеличенной в размерах столицей, будь то Рим или Корфиний, но столицу — маленькой Италией.[654] Было, правда, и еще одно соображение: этот город стоял в конце Валериевой дороги, которая пересекала Италию и вела в края марсов — самых активных участников восстания (Диодор. XXXVII. 2. 4; Страбон. V. 3. 11). Да и вообще Корфиний стоял на стыке путей, соединявших Пицен с повстанческими районами на юге Апеннинского полуострова.[655]

В Корфиний заседал италийский сенат, состоявший, в отличие от римского, из 500 человек (Диодор. XXXVII. 2. 5). Если в Риме этот орган включал отбывших свой срок магистратов, то здесь, очевидно, речь шла о представителях, избранных общинами — участницами восстания.[656] Текущими делами ведали два консула — марс Квинт Попедий Силон и самнит Гай Папий Мутил, а также 12 преторов[657] (против шести у римлян) — Тит Лафрений, Гай Понтилий, Марий Эгнаций, Марк Лампоний, Гай Видацилий, Герий Азиний, Веттий Скатон и др. Повстанцы чеканили монеты, символизировавшие победу над Римом, — на одних италийский бык попирал римскую волчицу, на других была изображена увенчанная лаврами Италия, на третьих — Виктория с лавровой ветвью.[658]

Верность Риму сохранили латины, италийские греки и, разумеется, римские колонии на территории Италии. Этруски и умбры также не присоединились к восставшим, однако в их рядах не было единства — крупные землевладельцы тяготели к Риму, но они представляли лишь часть местного общества.[659]