Сулла

Казалось бы, зачем это понадобилось? Для того чтобы доказать невиновность подсудимого, аргументов хватало и так. А ведь Хрисогон — вольноотпущенник Суллы. Правда, Цицерон твердит, что Сулла о его махинациях не знал (§ 21, 25, 26, ПО, 127, 131–132), что вполне вероятно.[1394] Но дело ведь не в данном конкретном случае, а в том, что такое в принципе возможно — и понятно, благодаря кому.[1395] Все прекрасно знали, что диктатор водит дружбу с разными сомнительными личностями — актерами, кифаристами, шутами и прочими, среди которых немало либертинов, — и оказывает им милости. Да и любому римлянину было ясно, что патрон отвечает за своих вольноотпущенников, хотя Цицерон для виду это и отрицал (§ 130).

Весьма двусмысленно выглядит защита Суллы от возможных обвинений в причастности к злодействам Хрисогона: у негоде много дел, он врачует «упущения прошлого», ему некогда перевести дух, мошенники только и ждут, когда диктатор отвернется, чтобы они могли делать свои грязные дела, он подобен Юпитеру, от которого люди видят не только благо, но и стихийные бедствия, однако не обижаются на него за это (§ 22, 131). Но все это он делает один (solus), и не просто занимается делами управления, а царствует (regeref), то есть является тираном, узурпировав полномочия, при нормальном республиканском режиме разделяемые между разными магистратами. Да и известно, какими «важными делами» занят Сулла — проводит время с мимами и шутами. Говоря о неосведомленности Суллы об аферах Хрисогона, Цицерон употребил слово imprudente, означающее и «по неведению», и «по недальновидности». Сравнение с Юпитером, отражавшее штампы сулланской пропаганды, отдает откровенным сарказмом.[1396]

Оратор не стесняясь поносит дело победителей. «Если брались за оружие только ради того, чтобы последние люди обогащались чужими деньгами… и если нельзя не только действовать, но и говорить поперек, тогда, значит, этой войною не возрожден, не поднят с одра римский народ, а сокрушен и раздавлен». Правда, Цицерон тут же оговаривается, что «это не так, судьи», но предыдущие слова звучат куда убедительнее (§ 137–138). Он прямо обличает проскрипции, погубившие многих достойных людей. Их гибель он объясняет опятьтаки двусмысленной imprudentia, не то неведением, не то недалекостью полководцевпобедителей (imprudentibus imperatoribus) — Суллы и его помощников. Избиение многих судебных ораторов Цицерон сравнивает с резней при Тразименском озере и Каннах (§ 89), что уподобляет диктатора Ганнибалу — злейшему врагу Рима. Цицерон предупреждает, что если поощрять таких, как Хрисогон, то людей начнут убивать даже у судейских скамей (§ 12). Но ведь это не столько предупреждение, сколько лишь слегка шаржированное изображение недавно закончившегося террора, когда резня шла прямо на улицах. Оратор открыто издевается над законом о проскрипциях, говоря, что не знает точно, был ли это закон Корнелия или Валерия (§ 125), — иными словами, был ли это вообще закон?! Наконец, он напоминает, что сенат не дал согласия на проскрипции (§ 153).[1397] Столь подробно живописав безобразия нынешнего режима, Цицерон ни слова не сказал о том, в чем конкретно изменилось положение к лучшему после победы сулланцев.

Таким образом, не малопримечательного Хрисогона,[1398] а самого Суллу избрал дерзкий оратор своей мишенью.[1399] И хотя он твердил о своей лояльности диктатору, было ясно, что это лишь не слишком тщательная маскировка.[1400] Удивляет смелость Цицерона, о которой он и сам не без кокетства говорил на процессе (За Росция. 1–2). Правда, риск оправдал себя — суд признал Росция невиновным,[1401] а его защитник обрел популярность как способный судебный оратор (Цицерон. Брут. 312; 314). Но главное — не последовало никаких репрессий со стороны правящего режима. А ведь диктатор и его приспешники не могли не понимать истинного смысла речи Цицерона. Но, видимо, Сулла считал, что он выше подобных булавочных уколов, да и минимум вежливости молодой оратор соблюл, несколько раз засвидетельствовав ему свое почтение — пусть лишь на словах. Очевидно, несмотря на диктатуру, свобода слова в Риме была не столь уж мала.

Кроме того, Цицерон прямо дал понять, что «озвучивает» мнение весьма родовитых фамилий — Сципионов, Метеллов, Мессал, Сервилиев (кого именно, правда, неясно). Отсюда, конечно, не следовало, что все эти фамилии целиком были настроены против Суллы. Но и то, что хотя бы некоторые их представители, пусть и младшие,[1402] проявили оппозиционность, кое о чем говорило.[1403]