Сулла

С виду все шло своим чередом. Сулла заключил перемирие, прислал Сципиону заложников, по трое делегатов с каждой стороны[1139] начали обсуждать вполне серьезные вопросы — власть сената, вопросы римского гражданства, распределение новых граждан по трибам. Но между тем агенты Суллы начали успешно разлагать войско консула — кого разговорами о бесполезности войны, кого подкупом, ктото находил старых друзей. Прежде всего, надо думать, «обрабатывали» центурионов. Коекто из офицеров Сципиона взирал на это с неудовольствием — все знали о том, что случилось с армией Фимбрии. Среди подчиненных Сципиона был Квинт Серторий[1140] — тот самый, что по приказу Цинны перебил три года назад рабскую «гвардию» Мария; возможно, он участвовал в переговорах. Он советовал консулу прекратить переговоры, которые являются лишь ширмой для вредной агитации. Понять Сертория можно — в случае победы Суллы он имел все основания опасаться за свою жизнь. Но Сципион, видимо, чувствовал настроения армии — после поражения при Тифатской горе она отнюдь не горела желанием биться со столь опасным врагом.[1141] К тому же недавняя битва показала, что силой одолеть Суллу не такто просто.

Наконец какоето промежуточное соглашение было достигнуто. Сципион отправил Сертория к Норбану, чтобы спросить его мнение. Однако произошло неожиданное: Серторий отклонился от своего пути и захватил Суэссу Аврунку, державшую сторону неприятеля.[1142] Шаг был на первый взгляд экстремистским, поскольку ставил под угрозу переговоры. К тому же, сколь коварно ни вел бы себя Сулла, агитируя воинов Сципиона, захват города во время перемирия выглядел вопиющим вероломством. Причем если о разложении Сципионовой армии изнутри мало кто знал, то поступок Сертория был на виду.

Но пропагандистская сторона вопроса в столь опасной ситуации имела мало значения. Если бы противникам Суллы потребовалось отступать, то обладание Суэссой обеспечивало безопасный отход по Аппиевой дороге.[1143] И еще один момент: по всей видимости, город перешел на сторону Суллы не до, а во время переговоров.[1144] Тогда уже в вероломстве в самую пору обвинить жителей Суэссы, а не Сертория.

Так или иначе, произошло то, что произошло. Сулла заявил протест. Сципион выдал ему его заложников, «чего никто не требовал», как ядовито замечает Аппиан. Вскоре победитель Митридата придвинулся к самому лагерю противника, и тут воины Сципиона начали переходить на его сторону. Ливии уверял, будто Сулла собирался даже штурмовать лагерь, но это, очевидно, толкование задним числом — взять римский лагерь приступом — дело крайне трудное. Скорее всего, он просто хотел пожать плоды своей агитации. Многие античные писатели уверены, что Сулла с самого начала собирался переманить на свою сторону вражеское войско, но вряд ли он настолько мог все просчитать заранее — такой исход мог рассматриваться лишь как один из многих вариантов развития событий.

Сципион и его сын попали в плен. Но в отличие от их воинов, отказались перейти на сторону неприятеля — их, знатнейших людей Рима, слишком унизили, и служить тем, кто так поступил с ними, они не могли. Тем не менее победитель отпустил их — пусть другие аристократы увидят, как он милосерден со знатными. Сулла даже дал им конный эскорт — жест великодушия, которое, впрочем, можно толковать и как презрение. Он будто бы взял со Сципиона слово не выступать против него, которое тот потом нарушил (см. ниже).[1145] Впоследствии Сулла хвастался, что с 20 когортами, как на подсадных птиц, переманил 40 неприятельских. Видимо, диктатор, как обычно, преуменьшил свои силы (Плутарх. Сулла. 28. 1–5; Аппиан. ГВ. I. 85–86; Цицерон. Филиппики. XII. 27; XIII. 2; Ливии. Периоха 86; Диодор. XXXVIII. 16; Беллей Патеркул. П. 25. 2–3; Эксуперанций. 7.45Z).[1146]

Но как ни толковать события, Сулла одержал тройную победу — он не просто лишил врага целой армии, но увеличил за ее счет собственные силы, не потеряв ни одного человека. Кроме того, марианцы были унижены — чего стоит их власть, если целое войско при первой же возможности изменяет ей? Наконец, появился отличный предлог для того, чтобы изменить характер войны — сколько же можно удерживать воинов от грабежей? Надо, наконец, дать им вкусить плодов своей доблести! Да и мягкостью войну все равно не выиграть.

Но перед тем как начать воевать «понастоящему», Сулла сделал еще один демонстративный жест примирения, вновь отправив делегацию для переговоров к Норбану в Капую. Тот не удостоил чересчур ловкого мастера дипломатии ответом — как пишет Аппиан, боясь, что его армию переманят так же, как переманили армию Сципиона (ГВ. I. 86. 388–389). Недаром Папирий Карбон говорил, что в Сулле уживаются лев и лисица, и от лисицы ему, Карбону, приходится терпеть гораздо больше неприятностей, чем от льва (Плутарх. Сулла. 28.6).