Сулла

Само собой разумеется, что противники никогда не упускали случая поносить один другого; есть даже свидетельства оскорблений, которые они бросали друг другу, потому что археологи обнаружили в городе Перузии и его окрестностях свинцовые снаряды от пращи, датируемые 41–40 годами до н. э., периодом, когда Октавий, будущий император Август, осаждал войска брата Луция Антония и его жены Фульвии: на некоторых из них, пущенных со стен, были выгравированы фаллос и надпись: peto Octavi culum («ищу зад Октавия»). В другом случае на снаряде также изображен фаллос, под которым: peto landicam Fulviae (что можно перевести как «ищу киску Фульвии»). К тому же по случаю войны Октавий (над которым его противники смеялись, называя женским именем, чтобы разоблачить пассивные гомосексуальные привычки) написал эпиграмму, которую полностью воспроизвел поэт-сатирик Марциал: «Под предлогом, что Антоний натягивает Глафиру, Фульвия принуждает меня также натягивать и ее. Меня? Чтобы я натягивал Фульвию? А если Маний попросит меня всадить ему в зад? Нет! Надо быть дураком. «Или ты имеешь меня, или война», — говорит она. Но член мне дороже жизни: война. Трубите сбор!»

Во время осады Афин оскорбления должны были взлетать не менее высоко, чем снаряды пращи в Перузии, и, определенно, афинянам не было никакого резона щадить Метеллу. Сохранилось воспоминание только об одном из этих поношений, и оно кажется нам совсем невинным, потому что намекает только на белый цвет кожи и веснушки: «Сулла представляет собой лишь тутовую ягоду, обсыпанную мукой». Но даже если припомнить другие злые насмешки, это вовсе не оправдывает разграбления Афин. Все гораздо проще и вразумительнее: после года ожесточенных, но безрезультатных сражений против Пирея командующий войсками ухватился за первую возможность обогатить своих солдат. И к этому нужно добавить, что Сулла очень рассчитывал на действенность примера репрессий, чтобы отсоветовать другим городам действовать, как Афины: и, с этой точки зрения, мизансцена ночного вступления в город должна была произвести впечатление, чтобы снять последние колебания в греческом стане. Но вероятно также, что греки сами несколько преувеличили размах репрессий: «Нельзя было сосчитать мертвых, число которых еще теперь определяют по обширности пространства, заполненного волнами крови. Так как помимо людей, убитых в других кварталах, пролившаяся на Агору кровь заполнила весь Керамик внутри Дипилона. Говорят даже, что кровь вытекла за дверь и затопила всю слободу».

Если и есть какие-либо резоны сомневаться, что экзекуции приняли грандиозные размеры, по мнению Плутарха, можно согласиться, что грабеж был систематическим. Как было сказано, перспективы обогащения были эффективным стимулом для солдат и Суллы, желавшего преподать грекам урок, и они использовали это, чтобы украсть кое-что из сокровищ, которые привезли в Рим.

Среди этих сокровищ находилась библиотека исключительного богатства и ценности: речь идет о собрании книг, которые сам Аристотель завещал своему ученику Феофрасту (ему он также передал свою школу), пополнившемся произведениями, принадлежавшими последнему. Однако книги были местами повреждены: когда наследники Феофраста узнали, что Атталиды стремятся собрать по всему царству имеющиеся книги, чтобы составить библиотеку Пергама, они вынуждены были закопать те, что имели неосторожность перевезти в Цепсис. Когда их раскопали, чтобы продать библиотеке Апелликона в Теосе, то обнаружили, какой вред им нанесен влагой и червями. Апелликон постарался реставрировать собрание, но он просто любил читать, а не размышлять, и то, как он заполнил пропуски, не удовлетворило требовательных перипатетиков. Сразу после смерти этого лица Сулла все захватил и разместил в Риме, где азиатский грамматик, друг Цицерона, увлеченный доктриной учителя, Тираннион, дал их первые серьезные изложения.

Самому городу грозило разрушение, о котором свидетельствует археология. Но стараниями Суллы разрушения ограничили. То ли его попросили в этом смысле вмешаться некоторые члены его штаба и представители афинской фракции, враждебные Митридату, которые нашли у него защиту, то ли потому что сам он был под влиянием греческой культуры и пожелал сохранить чарующий город греческого мира, не имеет значения: город не был разрушен, и даже если это в какой-то степени произошло (период тирании, предшествовавшей войне, уже положил начало его уничтожению), все равно он узнал в I веке н. э. новый период расцвета. Во всяком случае в то время Сулла положил конец грабежу, произнеся панегирик в честь афинян прошлого и объявив, «что он помиловал сегодняшних афинян в память их отцов, многих в память немногих и живых в память мертвых».