Сухэ-Батор

Царское правительство отклонило эти предложения, так как опасалось осложнить отношения с Японией и другими государствами. Однако оно сразу же потребовало от Дайцинской династии обязательства не вмешиваться во внутреннюю жизнь Монголии без согласования с правительством России. Цины, доживающие последние дни, вынуждены были согласиться с этим требованием. Русское правительство обещало Ханда-Дорджи направить в Ургу батальон пехоты и несколько сотен казаков. Но вопрос о полном отделении от Китая так и остался открытым.

Как только делегация вернулась в Ургу, высшие князья и ламы стали готовить переворот. Они надеялись на помощь из России. Для руководства переворотом был образован комитет из князей и высших лам. Этот комитет 28 ноября вызвал в Ургу из ближайших хошунов монгольские воинские подразделения. Через два дня комитет предъявил маньчжурскому губернатору Сандо-вану требование о выезде из Монголии. В ультиматуме говорилось: «…монголы, сами защищая свою родину, объявляют Монголию Великим полноправным государством, возводят в хан хана Богдо Джебдзундамба хутухту. Войска, чиновники и Сандо-ван должны в трехдневный срок покинуть страну. В случае невыполнения данного требования будут применены военные силы». Сандо-ван рассвирепел, обозвал князей бунтовщиками и выезжать из Урги отказался. Он угрожал мятежникам расправой, сыпал на их головы проклятья и даже предпринял попытку призвать китайский гарнизон. Но гарнизон, состоявший всего из трехсот солдат, не захотел защищать маньчжурских чиновников и перешел на сторону монголов. У резиденции губернатора собралась огромная толпа — многие жаждали расправы с амбанем. В окна полетели камни. Опасаясь народного гнева, Сандо-ван бежал и, как рассказывали, укрылся в стенах русского консульства. Вскоре он под охраной русских казаков выехал в Китай. Приходили вести с запада. Улясутайский цзянь-цзюнь даже не пытался сопротивляться и сразу отказался от своих полномочий. Только кобдоский губернатор отказался подчиниться распоряжению новой власти и с большим гарнизоном заперся в крепости. Он тайно послал своих гонцов в Синьцзян и надеялся в скором времени получить подмогу.

В год беловатой свиньи, 9 числа первого зимнего месяца (16 декабря 1911 года), в монастыре Дзун-Хурэ состоялась церемония восшествия на ханский престол главы ламаистской церкви Джебдзундамбы, получившего титул «многими возведенного».

Перед широкими воротами главного золотого дворца собралась огромная толпа. Сухэ и Дамдина совсем затолкали. В глазах рябило от малиновых, голубых, фиолетовых шелковых халатов князей и их жен, желтых накидок и красных перевязей монахов; мелькали высокие, закрученные, словно рога, прически знатных женщин, шарики-джинсы на шапках чиновников и нойонов. Хутухты, хубилганы, ламы выстроились в ряд. Волнение нарастало, все ждали чего-то необыкновенного. И вот неожиданно весь разноголосый шум покрыл гулкий пушечный выстрел. Вслед грохнули еще два залпа. Раскрылись ворота, и над толпой поплыла четырехколесная русская карета, в которой важно восседали на шелковых подушках «живой бог» и его жена Цаган-Дари. В руках богдо-гэгэн держал золотое знамя. Карету несли восемь здоровенных лам. Впереди, расчищая путь, двигались по три в ряд нойоны с саблями в красных ножнах. Охрана была в парадной форме, с винтовками. За каретой следовали высокопоставленные ламы, настоятели монастырей, администраторы, низшие ламы. Богдо-гэгэн спокойно наблюдал за ликующей толпой. А толпа неистовствовала. Особо набожные бросались под ноги носильщиков, стремились коснуться руками кареты, валялись в дорожной пыли.

Сухэ пытливо всматривался в лицо нового монгольского хана. Богдо-гэгэна он видел впервые. На голове — круглая ханская шапка, украшенная драгоценными камнями и. золотом. Глаза мутные, красные. Под глазами лиловые мешки. И одутловатое лицо, прозрачно-желтое, дряблое, и затуманенный взгляд, и фиолетовый приплюснутый нос — все свидетельствовало о том, что «живой бог» злоупотребляет спиртным. Даже сейчас богдо-гэгэн был изрядно пьян. Иногда на его распухших красных губах появлялась глуповатая улыбка, а глаза начинали масляно блестеть — это случалось тогда, когда он замечал в толпе хорошенькую девушку.

О том, что «живой бог» — пьяница и развратник, рассказывали те, кому доводилось прислуживать при дворе. Богдо-гэгэн очень любил вино и почти всегда был пьян. Делами почти не занимался, а проводил время в приемах гостей. Прием начинался строгим соблюдением придворного церемониала, а заканчивался попойкой и разгулом, в которых принимали участие проститутки, а также сама Цаган-Дари — неофициальная жена богдо. На эти пиры тратились десятки тысяч лан. Цаган-Дари была молода и красива. На ее белый лоб свешивались нити жемчугов. Она бросала плутоватые взгляды по сторонам, и по всему было видно, что вся эта красочная шумная процессия ее забавляет.