Суер-Выер и много чего ещё

— Сиди здесь! — сказал он Васе и вышел, скрипя хорошо начищенными сапогами.

«Как это так: сиди здесь? — подумал Вася, усаживаясь на лавку. — Там дела делаются, а я сиди здесь! Встану сейчас да и отправлюсь следом. Чего я буду зря сидеть?» Но всё-таки он сидел, не решаясь нарушить приказ, и только прислушивался к тому, какая каша варится у него в голове. А каша варилась в ней действительно странная. Кто стрелял? Зачем стрелял? Почему Болдырев вдруг ушёл?

Вася пытался разобраться в этой каше, но ничего не получалось. Тогда он плюнул и стал думать о другом.

«Мама-то Евлампьевна, наверно, с ума сходит. Думает: где мой Вася? А Вася в милиции сидит. А куда, интересно, пропал Матрос? Наверно, совсем обиделся. Там его в мешок суют, здесь ногами топают».

Скрипнула дверь. В комнату вошёл Болдырев.

— Ну, — сказал он, — так кто же всё-таки стрелял?

— Курочкин.

— Почему думаешь?

— Так я его по голосу узнал.

— Хорошо, — сказал Болдырев, — теперь давай думать, кто был в комнате, когда мы постучали.

— Курочкин.

— А где был Рашпиль?

— В магазине.

— Почему думаешь?

— Он сам сказал.

— Мало ли что он сказал! А почему на столе лежали две вилки? Нет, парень, Курочкин и Рашпиль — одна компания. Они оба были дома, и мы застали их врасплох. С перепугу Курочкин выстрелил. Потом они удрали.

— А зачем же Рашпиль вернулся?

— Вот я и думаю: зачем?

— А может быть, — сказал Вася, — они в доме позабыли что-нибудь?

— Ну молодец, — сказал Болдырев. — Конечно, они оставили что-то важное. Скорей всего деньги.

Болдырев прошёлся по комнате, внимательно посмотрел на план города Карманова, висящий над столом.

— Но Курочкин — это гусь. С пушкой ходит. Это важный преступник. У него дела покрупнее, чем твои поросята. Кстати, ты уверен, что слышал его голос?

— Ещё бы! Я этого Курочкина теперь за километр узнаю и по голосу, и не по голосу.

— А в темноте узнаешь?

— Я его с закрытыми глазами узнаю. Только понюхаю и сразу скажу: вот он, Курочкин.

— Ай да парень! — насмешливо сказал Болдырев. — Всем хорош, только водопроводчиком объявился. Ну ладно, сегодня вечером будешь нюхать.

Глава десятая Засада

День-то почти что уж кончился.

Незаметно подплыли сумерки, за ними подвалил вечер. В домиках за деревьями загорелись настольные лампы — ночь наступила.

Ещё в сумерках Болдырев с Васей снова пришли к дому Рашпиля. Осторожно приоткрыв калитку, капитан вошёл в сад. Вася за ним. У поленницы дров капитан остановился и сказал негромко:

— Докладывайте.

— Всё в порядке, — неожиданно ответили дрова глухим еловым голосом, — пташка в клетке. Нет ли чего-нибудь пожевать?

— Подкрепляйтесь, — сказал капитан и сунул в поленницу бутерброд, завёрнутый в газету.

Дрова тихонько заворчали, шелестя газетой.

— Стань у сарая, — сказал Болдырев Васе, — и гляди в оба. Только не вздумай чего-нибудь делать. Стой, смотри и молчи.

— А если меня будут резать?

— Тогда кричи, — сказал Болдырев и растворился где-то за кустами смородины, за пчелиными ульями.

Вася стоял, прислонившись спиной к сараю. Справа от него была поленница дров, слева — смородина и помойка, прямо перед Васей — яблони и ульи, а за ними — дом.

В темноте Рашпиль выходил несколько раз на крыльцо, кашлял, ругался, законопачивал дырку от пули, наверно, бутылочной пробкой.

Где Болдырев, Вася не знал. Видно, пристроился поудобней, чтоб в окно глядеть.

В окно-то глядеть, конечно, интересней. А тут стоишь спиной к сараю и только дрова видишь, а смородину и помойку уже и не видно. Так, что-то сереет, что-то чернеет, а что это — не разберёшь.

«Надо было домой ехать, — думал Вася, — мама Евлампьевна совсем, наверно, извелась. Сидит на завалинке и плачет». Да и как не плакать: Вася-то у ней один. Может, убили Васю! Прижали в тёмном углу, сняли пиджак, часы «Полёт»…

Вспомнив маму, Вася совсем загрустил и бессмысленно смотрел теперь на поленницу дров, уже не различая, где берёзовые дрова, а где сосновые. Нет, конечно, берёзовые дрова были пока видны, но слабо, бледно, невыпукло. Кора-то белела, а вот чёрточки на ней растворились.

«Слились чёрточки, — думал Вася, — пропали во тьме. А я стою один, у сарая. Ну и жизнь!»

Спина Васина стала потихоньку замерзать — то ли сарай её холодил, то ли сама по себе.

Но скорей всего, виноват был сарай. Он совсем к ночи охладился.

Что-то зашуршало в сарае. Ясное дело — мышь. Пожрать пошла.

День спала в опилках, а ночью тронулась. Куда её несёт? Спала бы.

Шуршит и шуршит. А может быть, это не мышь? А что-нибудь покрупнее! Вроде человека!

С ножом!

Нет, не видно никого. Это всё фантазия, воображение, мышь. Это мышь шуршит, а Вася думает: человек.

Зачем человеку шуршать? Человек топает. Он не мышь. Он большой. Плечи — огромные, глаза — фонари, в кармане — нож. Сейчас подкрадётся, вытащит нож и…

Ночь совсем уж тёмная стала. Закрывай глаза, открывай — всё одно и то же: темнота.

А в темноте, конечно, кто-то крадётся.

Вот он дышит тяжело, со свистом!

Вася вынул руки из карманов и зачем-то присел. Он хотел крикнуть, но не успел.

Кто-то чёрный, приземистый кинулся на него, сопя и грубо дыша прямо в лицо.